Они быстро привели в порядок лабораторию, уничтожив следы ночной волшбы, и спустились на кухню поесть. Потом Арчи отправился на конюшню - ведь вчера он так и не успел вычистить лошадей после дороги, а Генрика села разбирать отцовские бумаги.
Вскоре неверные отблески закатного солнца сменились тьмою, и девушка была вынуждена зажечь свечи. Так прошло несколько часов. Трещал горящий воск, шелестели листы. Ближе к полуночи Генрика встала из-за стола и подошла к неподвижному голему:
- Я нашла твой дневник. Или, может быть, ты хотел написать роман? Там идет речь о событиях столь давних... Хочешь, я почитаю тебе?
Девушка пододвинула кресло к камину и раскрыла рукопись:
- Слушай! Я не знаю, что нужно делать. И никто не знает. Но, может быть, ты вспомнишь:
- Помнишь, отец? Помнишь? - продолжала Генрика. - Конечно, помнишь, ведь в ларце, в котором я нашла рукопись, лежит букет сухих подснежников. Очень старые, почти истлевшие цветы, которые не рассыпаются в прах только благодаря наложенным на них заклинаниям. А это помнишь?
Голем ничего не ответил, по-прежнему оставаясь недвижим.
И девушка вновь зашелестела листами:
Генрика хлюпнула носом, но быстро вытерла слезы, чтобы они не закапали старую рукопись.
- Я почти не помню маму, но я ее тоже люблю. Очень! Мне кажется, что она приходит ко мне по ночам. Я говорила тебе, но ты смеялся, ведь ты считаешь, что души, над которыми не проведено нужного обряда, растворяются в небесных потоках...
Голем молчал.
Генрика еще немного посидела в кресле, глядя на отблески пламени на серебре маски, и ушла в свою комнату.
Глава 24