Скалаки

— Лидушка! —вполголоса воскликнул радостно удивленный Иржик.—Ты не спишь?

— Не могу. А ты где бродил?

— Я был в ольшанике.

— Так поздно? Иржик, ты все не можешь забыть…

— Не могу, и простить не могу, но…

— Что ты задумал?

Иржик помолчал, размышляя о чем-то.

— Еще и сам не знаю,—ответил он,—но так продолжаться не может.

— Иржик, я боюсь…

— Ты? —И, схватив Лидушку за руку, Иржик поцеловал девушку. Он и сам не знал, как это вышло. То ли он притянул ее к себе, то ли она сама к нему наклонилась.

Едва слышно шелестела листьями яблоня, росшая под окном, сквозь развесистую крону мерцали ясные звезды, снизу доносился глухой шум реки.

Тихо стояли Лидушка и Иржик, не в силах вымолвить ни единого слова. Но теперь было ясно—они любят друг друга, хотя об этом и не было сказано.

Иржик ушел счастливым. Лидушка еще долго стояла у окна, любуясь прекрасной летней ночью.

А старый драгун видел приятный сон. Ему приснилось, что он в полном вооружении, в новой драгунской форме на быстрой Медушке выезжает со двора на парад. Он видел, как любовалась им старая Бартонева, как Лидушка хлопала в ладоши, а Ванек, покачивая головой, бурчал:

— Да, все же кавалерия чего-нибудь да стоит!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

РЫХЕТСКИЙ

На другой день Иржик снова шагал к панскому лесу, в сторону Матерницкой пущи. Балтазар не хотел отпускать его, а Лидушка только печально склонила голову, когда Иржик упорно настаивал на своем, уверяя, что ему нужно найти отца. В ответ на уговоры старого друга их семьи Иржик обещал скоро вернуться и привести Микулаша, которого так хотел увидеть.

Юноша бодро шел проселком. Вновь показавшееся после долгого перерыва солнце немилосердно палило. Жара и духота предвещали грозу. Невозделанные участки и поля с тощими всходами озимых представляли печальное зрелище.

Несмотря на июль, низкий, чахлый хлеб до сих пор оставался на поле. И даже эти жалкие дары земли мешали убрать ненастье и господа.

Вначале Иржик шел вдоль леса, но потом повернул от него в сторону и полевыми тропками вышел на дорогу, ведущую к большаку. Вздыхая, глядел он на согнутые фигуры, которые словно что-то искали на пустом поле; он знал, что эти бледные, истощенные люди собирают пырей, чтобы сварить его вместе с крапивой и этим утолить свой голод. На краю тихой, словно вымершей деревушки Иржик увидел заброшенную крестьянскую усадьбу; через открытые настежь ворота виднелся пустой двор, на котором не было видно даже куренка. Крестьянин, видно, бросил свой дом и пошел побираться. А вот через дорогу плетется старушка попросить у соседей кусок хлеба. Ее сын ушел, и она, беспомощная, осталась одна. Из убогих лачуг доносится жалобный детский плач. Там за забором, окружающим сад, дети собирают под деревьями паданцы и с жадностью их едят. Эти несчастные создания с болезненно-бледными личиками и вздутыми животами тщетно пытаются насытиться. Их уже подстерегает смерть. Кругом раздается стук —это мелют древесную кору; из нее вместе с отрубями или мельничной пылью будут печь черные, несъедобные лепешки. Все это было хорошо знакомо Иржику. В этой деревне, как и во всех остальных, жестокий голод толкал людей на всяческие ухищрения. Они с жадностью ели распаренную крапиву и разные коренья. Каждая изба, бедная или зажиточная, являла собой страшную картину: на бедных постелях стонали больные, несъедобная, отвратительная пища подкосила их здоровье. Полунагие мужчины, женщины и дети умирали от голода, их мутный, умоляющий взор напрасно взывал о помощи.

Хозяйка богатой усадьбы, окруженная плачущими детьми, утешает их, что скоро вернется отец и принесет хлеб. Вот раздаются знакомые шаги, радостные дети бегут навстречу отцу. Отец жутко улыбается и бросает на стол кошелек, туго набитый деньгами. «Вот, ешьте,—говорит он глухо.—Нигде ничего не купишь, хлеба нет».

Иржик шел по деревне. Завидя его, люди закрывали двери, боясь, что он попросит кусок хлеба. Выйдя в поле, он отдохнул. Такую же страшную картину увидел он и в следующей деревне. У дороги, скорчившись, лежали и сидели опухшие люди в рубищах, с бледными, болезненными лицами. Они протягивали к юноше костлявые руки. Даже самое черствое сердце дрогнуло бы при виде такого зрелища. Иржик отвернулся, стараясь не смотреть на этих измученных людей, на их мутные неподвижные глаза.

Время приближалось к полудню, когда Иржик вышел на дорогу, ведущую из Находа в Ртыню. Очутившись на высоком берегу, он осмотрелся и, заметив внизу у белого камня в овраге согнутую фигуру, направился к ней. Это был его отец.

Когда-то блестящие и темные волосы Микулаша поседели. Его лицо осунулось, запавшие глаза были неподвижны, губы крепко сжаты. Став жертвой господской несправедливости, он должен был скрываться, жить в глуши в полном одиночестве и терпеть нужду. Он стал скрытным, недоверчивым, избегал людей. Единственное, что у него осталось, это неотступная мысль о мести и расплате.

Пока жив был отец, Микулаш в угоду ему сдерживал себя. Теперь отец покоился в земле, и Микулаш полностью отдался своей думе.

— Давно ждете? —спросил его Иржик.

— Только что пришел. Ну, как дела?