Скандальная молодость

Однажды вечером Парменио пел дуэтом шуточные куплеты с дроздом, отказывавшимся спуститься с подвесной лампы. Следя за его движениями, она вдруг ощутила некую силу, которая развязывала ей узел под языком, освобождая от великолепного рабства, от мира, к которому она отныне не принадлежала.

Неожиданно с ее губ сорвалось первое слово:

— Бе-зу-мец!

Парменио это огорчило. Он не хотел, чтобы Дзелия научилась человеческому языку, настолько запутанному и враждебному — как он объяснял, — что он не выражает ни Бога, ни Био.

В январе 1910 года присланный из Рима Епископ совершил поездку от Виаданы почти до Дельты. Путешествуя то на автомобиле, то в экипаже, он не скрывал целей своей миссии. Наоборот, он старался как можно больше быть на виду и при этом походить на известных исторических персонажей, чтобы показать людям, на чью землю он приехал и до какой степени они были во власти примитивных языческих представлений и не понимали величия католической литургии.

Он бросил вызов опасностям разного рода. Он преклонял колена, чтобы помолиться на тех местах, где вешали священников. Он целовал реликвии в подвергшихся штурму церквах.

Через окошечко экипажа можно было видеть, как он сидит, опершись на руку гордой, привыкшей к митре, головой; глаза его не упускали ни одной мелочи. Менее чем за неделю он убедился в том, что отчеты, которые ему присылали, соответствовали действительности. Вдоль волока Кастеллаццо, в окружении гостеприимных зарослей тростника, заочно осужденные и сбежавшие из тюрем Севера беспрепятственно готовились к новым преступлениям; в окрестностях возникали тайные организации, и отряды конных полицейских безуспешно пытались имитировать австрийские репрессии. В Гвасталле возрождались древние Миссии. Мало-помалу в деревнях укреплялись профсоюзы и Лиги арендаторов, а из других районов валом валили неизвестные боевики, поджигали дома крупных землевладельцев и тем самым толкали народ на сопротивление властям.

У шлюзов выставляли в ряд, прямо на траве, белые гробики умерших от голода детей; после волнений в городах в одном и том же беспорядочном бегстве в никуда сливались анархисты, вольнодумцы, масоны, евреи, поденщики и крестьяне-социалисты. Уже повесили двух священников.

Епископ понимал, что хотя он, смиренный представитель папской магистратуры, ничего не мог сделать с беспорядками и бунтами, которые являлись частью общей европейской трагедии, возвращаться в Рим без какого-нибудь конкретного решения было нельзя. Но какого? Он искал его, но пока ответом на его мысли служили или драма, или безутешное молчание этих земель. Однажды экипаж увяз в грязи так прочно, что о продолжении поездки нечего было и думать. Епископ вышел и не смог сдержать любопытства при виде прекрасных юношей-лодочников, в окружении пышной болотной растительности вырезавших на стволах деревьев какие-то непонятные изображения.

Каждый его шаг обращал в бегство стаи птиц, которые, поднимаясь с отмелей, напоминали ему о вечности. Именно тогда у него возникла идея, способная, на его взгляд, наглядно продемонстрировать, что Церковь не умерла и вера обеспечивает вечную жизнь.

Он обратится за помощью к армии и полиции, подробно опишет святотатство, свидетелем которого оказался, накажет виновных, заставит доносчиков как следует потрудиться, и в результате навсегда запретит народные картинки и любые другие нетерпимые проявления примитивного культа: «ех voto» и статуэтки скорбящей Богоматери. Они не только богохульны, но и бесполезны. Поскольку Бог давно забыл об этом крае, то имевшие место случаи чудесного спасения следовало объяснять простым стечением обстоятельств.

То, что произошло в следующие месяцы, одни назвали Пастораль Био, другие — Избиение Челестии.

Они ворвались на верхний этаж. Украшенные миниатюрами кодексы раскрытыми лежали на пюпитрах. Ледяной ветер играл закладками с изображениями герба или экслибриса Библиотек: Палатинской, Кардинала Пассионеи и Пертузати; для книг то были свидетельства происхождения, как Савойский крест для Королевской Финансовой Гвардии. Офицеры, скрипя сапогами, произвели обыск. А карабинеры заняли двор.

— Это твои? — спросили его.

Парменио не ответил. Он думал о совершенной красоте: о солнце, падающем на голубизну и золото миниатюр и придающем смысл Генеалогии Девы Марии или распятому Иисусу в окружении трех Марий; сафьяновые переплеты подсказывали образы, краски для его картинок. Никогда больше не вернутся такие времена.

— Ты их украл?

Парменио подтвердил это.

Дзелия увидела, как они складывают и запирают в ящики кодексы, о красоте которых Парменио, когда был в ударе, пел в дни вдохновения: «Laetatus sum in his quae dicta sunt mihi». Они поднялись в обсерваторию. В глубине комнаты, где по рассыпанному на полу гнилому зерну бегали мыши, целился в белое от снега небо телескоп.

— Это ты тоже украл?

— Да, — признался Парменио.

— Отвечай: да, синьор! И говори: где, как, когда?