Скандальная молодость

Он с первого взгляда узнал то, что и Дзелия увидела одновременно с ним — ограду поместья маркизов Риччи: герб с пурпурной лентой и греческими крестами, а в аллее — карету управляющего гидросооружениями, который мчался по направлению к вилле, изо всех сил нахлестывая лошадей.

Парменио вспомнил те снежные утра, когда вода с грохотом билась в основные плотины, поглощая отмели и заставляя жителей деревни дрожать от ужаса, и Управляющий приезжал верхом на лошади в окружении своих сотрудников. Мы идем, заявляли они, разведать, насколько это опасно; на самом деле под плащами у них скрывались ружья и портупеи для тайной охоты. Парменио знал их привычки и знал, как за ними следить; если бы не он, свидетелей бы вообще не было, но он был, и были его уши, улавливающие шепот ветерка с запада и востока, были его рысьи глаза, а по каналам и понтонным мостам он передвигался ловко, как белка.

— Ко мне! — раздавался крик Риччи. — Ко мне!

Но вместо того, чтобы подчиниться приказу и приблизиться, человек отчаянно бросался бежать: когда он на миг останавливался, чтобы перевести дыхание, становилось ясно, что это один из парней, выросших на скотных рынках с их волчьими законами. Развлечение состояло в том, чтобы застать его за браконьерством, напугать до смерти выстрелами из ружей и, наконец, схватив, занайтовить его, туго-натуго стянув веревкой так, что хрустели кости.

Парменио не упускал ни одного движения этого парня — крупного зверя, напоминавшего одновременно и волка, и кабана: все чувства напряжены, раненое тело залито кровью.

— Ату! Ату!

Эта издевательская охота приближалась, терпеливая, напористая, от волоков к зарослям тростника. Риччи угадывал намерения беглеца и направлял своих всадников так, чтобы перерезать ему путь. Крестьяне кричали детям, чтобы те бежали домой, и их голоса повисали в воздухе между выстрелами, раздававшимися в зарослях болотной корицы, куда в конце концов беглеца неизбежно загоняли. Его окружали и спокойно ждали, пока он не отдышится и не выйдет с поднятыми руками, словно бандит.

— Это урок, — предупреждали его, — который пойдет на пользу тебе и твоей семье.

Парня быстро и решительно хватали.

После чего Парменио выступал с заявлением. Это было право столь же бесполезное, сколь и древнее. Любой, кто хотел публично выступить с разоблачением несправедливости, мог нацепить на спину звонкие колокольчики и взять в руки бандьера даль кольдра — знамя гнева, правда, рискуя при этом, что его труп найдут потом в старом русле Тамелотты. Знамя было желтого цвета, как заразная болезнь, и Парменио носил его с должной иронией не только на плотинах, но и на площадях и даже в церквах.

В некотором отдалении за ним следовал конный карабинер, и, чтобы запутать следы, Парменио тратил целый день на то, чтобы леса, отмели и луга слились в один бесконечный лабиринт.

Об охотах Риччи он рассказывал, ни к кому не обращаясь, с таким видом, будто разговаривал сам с собой, шел ли он при этом сквозь толпу на рынке, или слушал мессу, с улыбкой перенося ту пустоту, которая образовывалась на скамьях вокруг знамени рядом с ним. В этих рассказах было только одно чувство — чувство удовольствия от того, что, рассказывая их, он делает то, чего люди от него ждали.

Те, кто останавливался послушать, прежде чем продолжить свой путь, похлопывали его по плечу.

И так он шел, чтобы подкараулить Управляющего на мосту Ливелло. Парменио и карета двигались навстречу друг другу с противоположных концов плотины. Bandera dla coldra доходила до середины окошечка, враги скрещивали взгляды, пытаясь прочесть в лицах друг друга будущее и время смерти. Риччи делал вид, что хочет схватить древко, но сразу же отдергивал руку, останавливая карету, чтобы объяснить, как и когда в форте Бельведере кастрируют жалкого духовидца и мечтателя; этой остановки вполне хватало, чтобы Парменио успел доказать, что, кроме людей, животных и растений, Бог создал на Земле и человеческое дерьмо, представляющее собой некую особую расу, имеющую свои задачи и живущую по своим законам.

Сейчас, когда карета исчезла, сопровождаемая взрывом смеха, Парменио притворился, что подчиняется Демосу Баратьери. Он принялся прыгать и петь, чтобы обмануть своих сторожей и беспрепятственно приблизиться к ограде, в прутья которой он и вцепился изо всех сил.

— Человеческое дерьмо! — кричал он тем, кто донес на него.

Как его ни пытались оттащить от ограды, разжать пальцы не удавалось.

— Судьи, знать и торговцы, я вас проклинаю!

Баратьери выхватил саблю.

— Ваша совесть онемела. Она немее водоросли или листка.

— Как и твой язык, — воскликнул Баратьери. — Отныне и навсегда.

Язык Парменио сопротивлялся, и отрезать удалось только половину. Но прежде чем самому стать немее водоросли, Парменио успел посоветовать друзьям:

— Что бы они вам ни говорили, всегда поступайте наоборот!

В суматохе Дзелия скрылась. Когда она вернулась к ограде поместья Риччи, наступал вечер и снег уже похоронил все следы; и все-таки у подножия колонны она нашла отрезанный язык, ярко-красный, словно сердце на жертвеннике.