Скарамуш. Возвращение Скарамуша

– Но мы уклонились от темы, – заметил Моро, не слишком озабоченный происками господина д’Антрега. – Я все-таки считаю ваше спасение чудом. Как вам удалось после всех приключений вернуться к тому, что вы называете нормальной жизнью?

– Конечно, я был осмотрителен и нечасто допускал ошибки.

– Нечасто! Но даже единственная ошибка могла стоить вам головы.

Де Бац улыбнулся.

– У меня было чудодейственное средство, охраняющее жизнь. Перед моим отъездом его высочество снабдил меня тысячью луидоров на расходы, которых требовало мое предприятие. Я сумел добавить к ним вчетверо больше и в случае необходимости мог бы добавить еще. Так что, как видите, я был хорошо обеспечен деньгами.

– Но как деньги могли помочь вам в таких чрезвычайных обстоятельствах?

– Я не знаю ни одного чрезвычайного обстоятельства, в котором деньги не могли бы помочь. И как оружие защиты, и как оружие нападения сталь не выдерживает сравнения с золотом. Золотом я затыкал рты тем, кто иначе донес бы на меня. При помощи золота я притуплял чувство долга тех, кто обязан был мне помешать. – Барон рассмеялся, увидев округлившиеся глаза Андре-Луи. – Auri sacra fames![209] Жадность вообще присуща человеку, но более алчных мздоимцев, чем господа санкюлоты, я еще не встречал. Полагаю, алчность и есть источник их революционного пыла. Кажется, я вас удивил.

– Признаюсь, несколько удивили.

– Вот как. – Де Бац поднял свой бокал к свету и задумчиво всмотрелся в слабое опаловое мерцание, которое рождал в золотистом напитке свет зимнего солнца. – Вы когда-нибудь размышляли о стремлении к равенству, о его главной движущей силе и истинном значении?

– Никогда. Ведь это химера. Равенство невозможно, его не существует. Люди не рождаются равными. Они рождаются благородными или низкими, умными или глупыми, сильными или слабыми – в зависимости от того, как сочетаются черты тех, кто произвел их на свет. А сочетаются они случайно.

Барон осушил бокал, поставил его на стол и вытер губы носовым платком.

– Это метафизика, а я человек практической складки. Состояние равенства можно постулировать. Оно и было постулировано апостолами другой любопытной химеры – свободы. Идея равенства – это побочный продукт чувства зависти. Поскольку никому не по силам возвысить низшие слои, апостолами равенства неизбежно становятся завистники из низов, которые пытаются низвести до своего уровня вышестоящих. Отсюда следует, что нация, признавшая доктрину равенства, будет низведена до морального, интеллектуального и политического уровня самого убогого ее класса. Вот то, что достижимо на практике. Но такие качества, как ум, благородство, благодетель и сила, нельзя отобрать у их обладателей, бросить в общий котел и поделить на всех, словно похлебку. Единственное, чего можно лишить людей целиком и полностью, – это материальные блага. Ваши революционеры – мошенники, обманывающие невежественные массы химерами свободы, равенства, братства и обещаниями золотого века, который, как им известно, никогда не наступит, – и сами прекрасно это понимают. Они отлично знают, что нет такой власти, которая могла бы поднять со дна всех его обитателей. Единственный возможный способ уравнять всех – это отправить на дно остальную часть нации. Правда, тем, кто обитал там и раньше, легче от этого не станет, зато те, кто сеет в массах ложные идеи, будут процветать. В этом и состоит их истинная цель – стяжать богатство, которое позволит им достичь независимости и праздности, то есть всего того, чему они завидовали. И своей цели они добиваются всеми доступными средствами.

– Неужели сегодня во Франции такое возможно? Неужели те, кто совершил революцию, действительно извлекают из нее выгоду?

– А что вас удивляет? Разве Конвент формировался не из представителей низов, не из полуголодных неудачников-адвокатов вроде Демулена и Дантона, не из нищих журналистов вроде Марата и Эбера, не из монахов-расстриг вроде Шабо? Неужели эти люди, которые сейчас на коне, будут ни с того ни с сего подавлять вдохновившую их зависть или сдерживать алчность, идущую с ней рука об руку? Все они бесчестны и продажны, и если это относится к вожакам, то что говорить об их подручных? – Гасконец усмехнулся. – Сомневаюсь, что в Национальном конвенте есть хотя бы один человек, которого нельзя купить.

Андре-Луи глубоко задумался.

– Вы открываете мне глаза. Подобные мысли как-то не приходили мне в голову, – признался он. – Когда революция только начиналась и я сам в ней участвовал, она была борьбой идеалистов против злоупотреблений, борьбой за равенство возможностей и равенство перед законом, который прежде не признавал за ними никаких прав.