Скарлетт

— Кто они? Те, кто убили моих родителей?! — я бросаю в него удостоверение личности, попав в его грудь. Документ отскакивает от его жёстких мышц и приземляется между нами на растрескавшийся бетонный пол. Я хочу получить ответы, но выражения лица мужчины говорит о том, что он не собирается мне ничего рассказывать.

— Хватай своё дерьмо и убирайся отсюда, — требует он, но я просто сижу там в ступоре второй раз за сегодняшний вечер.

— Скарлетт, иди!

На этот раз его голос заставляет меня подпрыгнуть. Я на грани, когда запихиваю в рюкзак, который в течение всей второй половины дня был моим тяжким грузом, деньги и мою новую личность, полностью готовая покинуть эту чёртову дыру.

Как только я начинаю уходить, мужчина хватает меня за плечо, останавливая на полпути.

— Ещё одна вещь, — выдыхает он своим прокуренным дыханием мне в ухо. — Тебе это понадобится.

Моё тело напрягается, когда я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Он вручает мне золотой конверт, запечатанный малиновой восковой печатью, и я осторожно принимаю его. Дрожащими руками открываю конверт и молчаливо читаю три слова, которые набраны жирными буквами:

«Встретимся в Саванне».

Глава 2

ЛИАМ

Саванна, штат Джорджия

— Евангелие от Матфея 5:4 «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (прим. синодальный перевод), — старый священник закрывает изношенную Библию, повторяя как предполагается слова утешения. Слова, которые, я уверен, он повторял много раз на многих похоронах и, скорее всего, запомнил ещё со времён семинарии. Это одна из вещей, которая всегда вымораживала меня в священниках. Помимо этого грёбаного белого воротничка, который, я просто уверен, удерживает всё их дерьмо внутри, они верят, что их слова по-настоящему в той или иной мере предоставляют какое-то успокоение. А это полная херня. Слова ни хрена не значат для потерянных и разбитых.

Горюющая вдова неистово плачет, когда скорбящие начинают бросать пригоршни земли в яму на дорогой деревянный гроб, который станет последним пристанищем для умершего. Чёрная кружевная вуаль на девушке, стоящей чуть в дали, мало скрывает слезы, катящиеся из её печальных глаз.

Она всегда глубоко печалиться вместе с ними. По всем из них. Я слежу за ней почти год. Вот уже год, от одного проклятого кладбища до другого, и хотя она всегда держится на заднем плане, я наблюдаю, как она снова и снова теряет самообладание. Однако в последнее время её слезы иссякли, и число богом забытых похорон, на которых она присутствует, становится всё меньше и меньше. Спасибо, бл*дь, за это.

Используя ботинок, я тушу сигарету о землю, стараясь не обращать внимания на иронию ситуации «пепел к пеплу». Я снова начинаю следовать за ней немного отстав, когда она выходит на старую мощеную улицу по тому же маршруту, что и всегда, и который теперь выжжен в моей памяти. Прямо на Парковую. Налево на Дубовую. Потом направо на Кленовую. А затем прямо, пока она не достигнет этого чёртового фонтана, окруженного таким огромным количеством проклятых туристов, что я хочу выйти из себя.

Возможно, она думает, что прячется там у всех на виду, когда день изо дня открывает свой рюкзак, достаёт из него монету, а затем бросает её в воду. Монета всегда приземляется без всплеска и погружается прямо на дно. Девушка останется здесь на несколько часов, в окружении грёбаных птиц и людей, и будет писать в том дневнике, который всегда носит с собой. Это заведённый порядок, так что я знаю, что у меня есть достаточно времени, чтобы пойти домой, принять холодный душ, немного поесть и, возможно, даже по-быстрому перепихнуться.

Мне не нужно беспокоиться о том, чтобы открыть дверь в эту захудалую квартиру-гадюшник, что я делю с Эйсом. Какие-то ублюдки недавно выбили её, когда пытались украсть наше дерьмо, так что в последнее время мы используем наши «Глоки» для защиты нашего хренового дворца. Запах марихуаны доносится из нашей квартиры, но я знаю, что он лишь от горечи героина, который используют до невменяемого состояния сучки внутри. Это место кишит наркотиками и жадными шлюхами, и если бы я не доверял Эйсу свою жизнь, я бы уже убил этого ублюдка за то, что терплю его дерьмо.

— Какого черта ты весь мокрый? — спрашивает меня Эйс, когда я вхожу. — Нет, я разговариваю не с тобой, дорогая, — он ухмыляется сучке, скачущей на его члене, пока он сидит на нашем засранном, как мусорное ведро, диване. — Я знаю, почему ты мокрая, — он подмигивает ей, прежде чем снимает с себя. Она надувает губы, когда он подбирает её помятое платье с пола и швыряет в неё.