Сказ о Владе-Вороне (СИ)

Велес тоже мог играть свою игру. Являлся хранитель путей неоднозначным богом: не темным и не светлым, а себе на уме. Только Велес — поумнее многих и ведает, что все тайное раньше или позднее явным окажется. А боги существуют долго. Ни к чему ему враг в лице царя Нави. Не останется же Кощей в теневом мире на вечность вечную или…

«Могу и не выбраться», — подумал он, но не испытал по этому поводу даже сожаления.

В известном ему мироздании осталось немного миров, в которых он еще не побывал. Из некоторых даже ему получалось выбраться с большим трудом. Ни в одном он не отказывался от собственной сути. Но теперь стало все равно. Почти.

…Резкий хруст заставил его поморщиться, вырывая из мерного течения реки мыслей. Вслед за звуком пришла боль: острый сук пропорол истончившуюся за долгий путь подошву железного сапога, уколол до крови.

Кощей недовольно поджал губы, порылся в суме и не обнаружил замены. Недавно он посох последний поломал. Теперь — сапоги сносил. Но, похоже, так цели и не достиг. Или наоборот?.. Что-то замаячило меж ветвей, но глянув туда, он ничего не рассмотрел.

— Ну допустим… — протянул Кощей, ни к кому не обращаясь, обмотал стопу тряпицей, поднялся.

Краем глаза приметил он мельтешение, обернулся, вглядываясь. Справа — лещина, слева — темный ельник. Серый блеклый свет падал сверху: то сгустится чуть сумрак, то снова отступит, забрезжит зыбкой хмарью. Ночи черной почему-то не наступало уже давно. Странно, конечно, но и удобно: беспрерывно можно идти. Кощею требовался отдых, как и любому существу во всех мирах, но не столь часто, как людям и иным богам. Весь свой путь в мир теней он пребывал в постоянном полусне-полубодрствовании. Казалось, Кощей уж и не чувствовал ничего вовсе, но теперь пораненная стопа ныла и дергала, изматывала тупой болью.

Никого он не приметил и в тот раз, побрел дальше, прихрамывая. Лес вокруг стоял тихий, присмиревший, ровно мертвый, но зеленел, привычно взор радуя. Ни рыка звериного, ни птичьего щебета. Даже ветер, верный попутчик, и тот не шумел в мураве и кронах.

Шаг… другой. На лицо словно паутинка упала. Краски выцвели. Кощей провел ладонью по щеке, пытаясь смахнуть, да не сумел. С досадой поморщился. Чуть помедлил, двинулся дальше. Чудилось, суждено ему вечно тут кругами ходить, покуда сам в тень не превратится.

…Кто-то осторожно коснулся его щеки: легко и невесомо, почти неощутимо. Тело, пусть и уставшее, спящее наполовину, очнулось, вскинулось вмиг. Кощей разом определил, куда смотреть надобно, но сумел различить птичий силуэт лишь прищурившись, когда призрачная… — нет! теневая! — сова, переступив с ноги на ногу, на фоне древесного ствола очутилась. Тогда же бросил Кощей взгляд на едва приметную тропку, позади него вьющуюся. Знал он: стоит шаг по ней сделать — вмиг во дворце своем окажется.

Не было большего кошмара и ужаса, чем тот, что будила в нем эта тропка. Давно не испытывал Кощей подобного искушения, но прекрасно осознавал: дважды он этим путем не пройдет. Причем, вовсе не оттого, что дорога изменится. Попросту не решится он вновь на нее ступить. И Влада не выручит, и себя тем погубит.

Кровь его — невыносимо алая в сером сумеречном мире, где не случается ни ночи черной, ни ясного светлого дня — сияла ярче звезд. Иной раз прикрывали ее темные сгустки, мельтешили, наползали друг на друга. Но стоило глянуть пристально, как тени в страхе прыснули во все стороны, схоронились под сучьями да опавшей листвой.

Отвернулся от них Кощей, повел плечами: чуял, как сверлят чужие глаза его спину. Испуганные, настороженные… Сам же всмотрелся вперед — туда, где замаячил могучий пень. Как специально очутился тот у самой тропки — раньше его точно не было. Прежде, чем сесть, Кощей мыском ноги его потыкал, рукой по гладкому срубу провел. Топором так не сладить.

«Тогда чем?..» — подумал он и рассмеялся, лес переполошив. Вот какая ему, в общем-то, разница?!

Уселся, размотал ногу, рану промыл — странно, конечно, что воды на весь путь хватило и еще останется, как и краюхи хлеба, — тряпицу выкинул, рукав от рубахи оторвал, перевязал. Краем глаза снова заметил мельтешение: нравилась здешним обитателям его кровь. Рядышком, лишь руку протяни — коснешься, сидела сорока, вернее, ее тень, глядела на перебинтованную ногу пристально.

— Отведи, куда стремлюсь, — велел Кощей, — напою.

* * *

Сорока не летела перед ним, тенью по траве стелилась, расправив крылья. Выглядела непривычно лишь вначале, потом Кощей приноровился не упускать ее из виду. Боялся взгляд оторвать и моргнуть невзначай, потому совсем дороги не запомнил. В какой-то момент сошел с тропы; через валежник перемахнул; зло ругался сквозь зубы, когда пришлось продираться сквозь кусты терновые. Сороке-то ничто не помеха, а ему досталось изрядно. Острый сук, исчертивший щеку — словно насмешка. Рыхлая земля, просевшая под каблуком — кротовина. Хотя здесь и кроты, наверняка, тени. Зачем им рыть ходы? Оглядеться сумел только когда сорока на ветку села.