Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)

– И вообче они у тебя задом наперед! – метко заметил Иван. – Чьто за бред, ступням во вред, ёшкина кошка!

– Ах, извините, мы ошиблись! – сконфуженно заявили мужественные сапоги (ведь для того, чтобы признаться в собственной ошибке, требуется истинное мужество). – Катя, подпрыгни еще́жды*!

Катя подпрыгнула, и сапожки соскочили с ея ножек.

– А теперь повернись, Катенька! Кру-у-у – гом!

Катя повернулась на сто семьдесят девять градусов.

– Смотри, диду! – завопил Иван. – Катя повернулась на сто восемьдесят один градус по Цельсию!

– Ну ты, Иван, и дурак! – возмущенно воскликнул дед. – Не по Цельсию, а по Фаренгейту, ёшкин кот!

– Нет, по Цельсию, ёшкина кошка!

– Нет, по Фаренгейту!

– Фиг-то там, ёшкинам кошт!

– Черт побери твоего Фаренгейта!

– Черт побери твоего Цельсия!

– Фиг-то там!

– Ах, какие вы, дедушка с Иванушкой, умные! – с горячестью восхитилась Екатерина. – Столпы науки! Какие серьезные научные дискуссии, понимаешь, ведете!

– Не надось заумных научных дискуссий! – заорали сапоги, понимаешь, солдафоны. – Катя, подпрыгни еще!

– Фу, какие вы, понимаешь, солдафоны! – закапризничала Екатерина. – Я хочу послушать научную дискуссию еще!

– Потом послушаешь! Живо подпрыгивай! – заорали все.

– Чичас! Хнык, хнык!

Катя подпрыгнула, и солдафоны, понимаешь, залезли на ея ножки, на сей раз правильно. Но сапоги намертво встали, не пытаясь бежать.

– Сапоги! – возмущенно закричали дедушка, деушка и Ивашка.

– Чё? Шо? Що?

– Почему встали? – возмущенно закричали дедушка, деушка и Ивашка, и старец величественно встал с бонбы.

– А вдруг Катя опять неправильно ножки подставила?

– Правильно! Правильно! – с энтузизазмом закричали дедушка, деушка и Ивашка. – Побежали! Побежали!

– Ну так побежали! Ур-р-ра-а-а! – с энтузиазизмом воскликнули сапоги и тут же вместе с прекрасной кралей пропали, причем невесть как, ведь дверь и окно были закрыты, одна только форточка открыта!

Туточки дедочка сломя голову побежал к серванту в стиле бидермайер, понимаешь, и трясущимися ручу́тками достал оттудова блюдечко из фамильного серебряного сервиза да наливное яблочко сорта пепин лондонский, понимаешь. Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, уселся, но не на бонбу, а на табурет, рьяно крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпя́чки*:

– Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай нам и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки́ на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, Катю Огняночку в хоромах у цезаря-батюшки!

– Вах, поскакам, ёшкинам кошт!

Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, а кикиморы, понимаешь, в лесах; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – лепота, чистота, доброта и щедрота!

– Вах, щедрота-а-ам, ёшкинам кошт!

Глянул тут радостно дедичка в блюдечко свое серебряное – и обомбо... абамба.... абама... обомомлел! И тут же возопил:

– Ой, Ваньша, глянь! Сапожки-то Катю прямо в царские хоромы доставили, ёшкин кот! Ой, чё тенчас начнется!

Ваньша спрыгнул с печи, с девятого кирпичи, подскочил к дедуге, встал у него за спиной, подле бомбы, попытался глянуть в дедушкино блюдечко серебряное, подпрыгнул изо всех сил – и обомо... абаба.... абамба... абамбамлел! И тут же возопил:

– Дедичка! Мне из-за тебя ни черта не видно, ёшкина кошка!

– Терпи, Иван! Бог терпел – и нам велел! До черта!

– Не могу терпеть до черта!

– Ну ни черта себе! А почему?

– У меня нетерпячка, черт побери!

– Ну хочешь, я тогды буду рассказывать тебе всё, что вижу?

– Нет, не хочу!

– Почему?

– Тогды я тебе не поверю!

– А когды поверишь?

– Когды увижу, тогды и поверю!

– У-у-у!

– У-у-у! У-у-у!

– Что же делать, Иван?

– Что, что! Достать для меня второе, понимаешь, блюдце!

– А разве у меня есть второе, ёшкин кот?

– Нет – ни фигам, ёшкинам кошт!

– У тебя же сервиз, ёшкина кошка! – заорал Иоанн и даже подпрыгнул.

В серванте зазвенел сервиз.

– Ах да! – хлопнул себя дед по лбу. – И верно!

Туточки дедочка вскочил с табуреточки, как слон, понимаешь, с дымящейся сигареточки, сломя голову побежал к серванту в стиле, понимаешь, бидермайер, однозначно, и трясущимися ручутками достал оттудова второе, понимаешь, блюдечко из фамильного серебряного сервиза да второе наливное яблочко сорта пепин лондонский, однозначно, понимаешь! Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, уселся на табуреточку, как слон на дымящуюся сигареточку, резво крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпячки:

– Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай нам и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, Катю Огняночку в хоромах у цезаря-батюшки!

– Вах, показам, ёшкинам кошт!