Сказ столетнего степняка

Обычно люди делят мир на своих и чужих. Мы тоже делили, чего греха таить. Сначала делили мир на бедных и богатых. Причем, бедные всегда казались нам очень хорошими, а богатые – абсолютно плохими. И это несмотря на то, что все сказки обычно заканчивались словами: они стали богатыми и жили счастливо и долго! Все люди втайне мечтают об одном и том же – жить в достатке, не знать нужды ни в чем. Да это же многовековая мечта всех народов! А молодые советские романтики, под руководством партии большевиков, взяли и разрушили эту мечту, растоптали и осквернили ее. Затем разделили мир на врагов народа и борцов с ними. Еще и еще раз, снова и снова придумывали все новых и новых врагов и разделялись на своих и чужих. Мы не знали, не понимали, что могут быть нейтральные люди, что можно жить в мире со всеми. «Кто не с нами, тот против нас!» – вот боевой клич революционного времени. Потом мир раскололся на два враждебных лагеря – капиталистический и социалистический. Затем появились фашисты и антифашисты. Разрыв между противоположностями был так велик, что засасывал любого, кто пытался как-нибудь наладить отношения, проложить мост.

Мудрый арестант Жакежан-бий сказал мне еще в далеком, кровавом тридцать седьмом году, что легче живется тем, кто примыкает к какой-нибудь группировке. Там все ясно, знаешь своих, знаешь чужих. Держись вместе со своими и мочи не своих! Лежишь в окопе со своими и знаешь, кто враг, где он, и спокойно стреляешь в него. Вот и вся примитивная, но прагматичная философия. Труднее всех приходится тем, кто понимает, что не бывает ни своих, ни чужих, а есть человечество, и не становится в ряд ни с теми, ни с другими. Их жизнь превращается в сплошное мучение. Так как им попадает и от тех, и от других!

Тогда я, конечно, полностью не осознавал этого. Лишь по прошествии долгих лет, после таких потрясений и испытаний начал понимать эту мудрость жизни человеческой, что все живущие на нашей матушке земле – братья и сестры, и не надо делить людей по принципу свой-чужой и воевать на этой основе. Но это очень сложная вещь, и, наверное, жить с такой философией многим просто не под силу. А может, такую философию постигают только столетние?!

Не помню, сколько раз мне хотелось уйти в мир иной. Просто тихо, мирно улететь от этого ужасного земного бытия и найти вечный покой. В минуты наибольшего отчаяния эта мысль появлялась вдруг из ниоткуда и вращалась в мозгу. Но я старался отгонять ее прочь и цеплялся из последних сил за эту поганую, полную страданий жизнь. И выживал. Трудно понять вам, молодым, нас, столетних.

Парадокс вот в чем. Когда, бывало, вражеские снаряды разрывались буквально над головой, рядом, то мы прижимались к земле, стараясь спрятаться поглубже и молились Всевышнему. Тогда нам очень хотелось остаться в живых. А затем, в перерывах кровавой бойни, когда особисты начинали дергать за нервы, сдирать кожу, от обиды сердце обливалось кровью. Так хотелось расстрелять их всех и самому застрелиться. Но мы держались, иного выхода не было.

Иногда думаю, сколько людей лично я убил на войне? Точно не знаю, специального счета не вел, было противно, да и невозможно. Стреляли в меня, и я стрелял в них. Если считать, что я выпускал в сторону вражеских окопов всего по десять пуль в день, то за тысячу дней получается десять тысяч пуль, отлитых в казахском городе Шымкенте, то есть девяносто килограммов смертоносного свинца. Вот теперь прикиньте, пусть даже девяносто девять процентов моих пуль пролетели мимо цели, но если оставшийся один процент сразил врага, то получается сто жизней!

А ведь процент попадания в цель, в человека, может быть намного выше, что тогда получается, а? Даже подумать страшно, но, это вероятнее всего так, ибо мы стреляли именно на поражение врага. Потому что, жесточайший закон любой войны – «убей скорее врага, если ты не убьешь его, то он убьет тебя!» действовал в той войне особенно четко. Яростно били друг друга советские и немецкие солдаты, не зная пощады. И это всеобщее чувство овладевало мною в кровавой бойне, тогда в голове вертелась только одна мысль: уничтожить как можно больше врагов, чтобы самому остаться в живых. При таком раскладе, если учесть, что я был неплохим стрелком, наверняка несколько десятков пуль из каждой сотни выпущенных моей рукой точно ложились в цель! На склоне лет, к закату жизни такая простая арифметика часто мучает меня, и я утешаюсь только тем, что это была священная война – мы защищали свою родину, свой народ, а немецко-фашистские захватчики сами вторглись на нашу землю и начали мировую войну. Да, наверное, только это оправдывает нас. Но все равно перед глазами возникают ужасающие картины. Когда мы, озверевшие люди, вырывали глотку и вспарывали живот друг другу, что же происходило с нашими душами, куда девалась вера, гуманизм?!