Сказаниада

Так надо. Улька не может подвести Котеню. Он не может подвести ее. И обоим следовало бы подумать заранее, до чего их доведет сумасбродство. Улька даже не догадывалась, что представляют собой военные действия. Дома она видела ребятню, которая с палками, изображавшими мечи, гонялась друг за дружкой и кричала «Падай, я тебя убил!» Иногда вдоль дороги проезжали красавцы-витязи вроде Котени. На этом знания о войне исчерпывались. Но Котеня?! Почему он не предупредил, о чем думал?!

Если о том, о чем она подумала сейчас, то этого не может быть. У него есть невеста. Но если вспомнить, Улька сама настаивала и, когда требовался ответ, не дала ни подумать, ни возразить. Она заявила, что справится, и Котеня поверил в нее. Наверное, он был уверен, что она знает о будущих трудностях. Умному никогда не понять глупца, который воображает себя умным. Тем более, не переубедить.

Похоже, Котеня думал о том же. Науку на будущее он вколачивал с невыразимым усердием, по всем правилам, с оттяжкой, буквально вгрызаясь узкой жесткой кожей в широкую мягкую.

Улька взвыла с закрытым ртом. По телу прокатывались волны боли, прикушенные до крови губы едва удерживали готовый вырваться крик. Только бы не завизжать тонким голосом…

– Он больше не будет. – Котеня остановился и бросил ремень хозяину.

– Не буду, – подтвердила Улька, быстро приводя себя в порядок.

Тело продолжало вздрагивать. Руки не слушались. Кожа горела, будто с нее забыли убрать тлеющие угли.

Оставленный без ужина Бермята тоже присутствовал при наказании.

– Я бы еще добавил, – сообщил он брюзгливо и отправился договариваться насчет второй порции.

В палатку возвращались молча.

Дальше трудности росли как на дрожжах. Встал вопрос с уборной. На другой стороне моря удавалось уединяться в лесу, а Бермяте говорили, что виновато несварение. Здесь леса не было. Воины друг друга не стеснялись, и Ульке пришлось убегать под стеночку соседних руин, где она едва не утонула в болотистом иле. А ведь постираться – тоже невыразимая сложность! Кажется, пора отсюда смываться, пока не раскусили. Но как и куда?

Очередная неприятность не заставила себя ждать. Перед закатом воины скопом бросились купаться в море. Бермята, естественно, тоже. Котеня остался с Улькой в палатке, на всякий случай. Не зря.

– Пойдем! – позвали его.

– Не хочется.

– А здесь не спрашивают, хочется или нет. И хромого своего тащи, морская вода – лучшее лекарство.

Сотник был вместе со всеми. Сейчас он не приказывал как командир, но общий настрой мог привести к тому, что просьба действительно станет приказом, и тогда…

– Скажи, что у меня какая-то сыпь появилась, – прошептала Улька.

– Заставят показаться лекарю. И не забудь, что если даже отвертимся, потом тебе коней купать с другими оруженосцами. Я об этом как-то не подумал.

Не подумал он. Мужчина обязан обо всем думать, или он не мужчина.

– Я знаю, что делать. – Улька подковырнула мечом землю, запихала в рот и принялась ожесточенно жевать.

– Ты что?!

– Сейфяс увидиф.

Невыразимая гадость стремилась обратно, и когда Улька попыталась ее проглотить, предсказуемо поступила по-своему.

К счастью, это произошло уже снаружи палатки. На виду у всех скрюченная Улька кланялась земле, отдавая отобранное, и Котене не пришлось ничего объяснять.

– Отравление или хворь? – голос сотника стал серьезным. – Котеня Блудович, хватай своего доходягу, дуйте в руины и не вылазьте оттуда, пока не выяснится, заразно это или нет. А третий где, который охотник?

Бермята оказался в воде неподалеку от сотника.

– Я вообще не с ними. С только что приставленным ко мне оруженосцем дел не имел, чувствую себя свежим, как пупырчатый аугурос, – отрапортовал он. – За свое здоровье ручаюсь.

– Посмотрим. На всякий случай держись от всех подальше, лучше – сиди в своей палатке. А вы двое, – сотник вновь повернулся к берегу, – уматывайте с глаз долой. Если завтра штурма не будет, еду вам принесут. А в бой в любом случае позовут, потому что воин бывает только двух видов, живой или мертвый.

– Хромоножка как пить дать хворый, – сказал кто-то из воды, – не зря он постоянно в кустики бегает.

Изгнание в затопленные кварталы для Ульки и Котени явилось даром небес. Счастливейшее время. Никто не подглядывал, не докапывался, не стоял над душой, и никому не было дела, куда, зачем и в какой позе кто-то из них удаляется за подточенные приливами-отливами обломки зданий. Островком спокойствия, куда едва заехали на конях, стал остов большого дома. Провалившаяся крыша создала нечто вроде плота над пахнувшим гнилью илом. Море плескалось сразу за каменными стенами, на которых росли кусты и деревья, в оконном проеме, под гаснущей синевой небес, пенились серые бурунчики. Котеня нарек бывшую крышу кроватью, коней привязал так, чтобы они дотянулись до зелени, и жизнь превратилась в сказку.