Сказаниада

Работы у оруженосца было немного, и сотник решил, что Улька справится с обслуживанием двух витязей. Котеня пробовал возразить, но в военное время приказы не обсуждаются, пришлось смириться. Зато палатку дали всего на троих. Лучше так, чем хуже иначе, как с хитрой улыбочкой сказал Бермята.

Спальными местами в палатке служили охапки сена. За кормежкой требовалось ходить к общему котлу, это вменили Ульке в обязанность и сразу отправили с тремя мисками.

– Осторожнее, олух! – шуганули ее лежавшие на траве воины, когда она кого-то случайно задела.

А как же осторожнее, если, куда ни плюнь, везде чья-то нога или голова? А пятка все еще болит, без прихрамывания не наступить. И вообще, настоящие витязи должны постоянно чем-то заниматься и повышать мастерство, а не валяться, как свиньи, которых на мясо выращивают. Котеня, например, при первой возможности берет меч и изображает бой с тенью, пока пот градом не польется.

Сейчас Котеня, как все прочие, лежал, но не в траве, а на соломе в палатке. Возникла кощунственная мысль: а не рисовался ли он перед ней все предыдущее время? Или занимался с оружием, чтобы другие мысли отбить?

Не-е, не может быть, Котеня не такой. Он доблестный витязь и верный друг. Любому, кто скажет, что это не так, Улька готова испечь отцовских пирожков.

Толстый повар налил в миски жирной жижи неопределенного вида – то ли каши, то ли похлебки. Две миски пришлось поставить рядом на ладонь и предплечье согнутой перед грудью руки, третью разместить сверху и обнять шаткую пирамидку второй рукой. В следующий раз лучше сходить два раза, чем…

– Ой!

Она все же споткнулась о чью-то ногу. Потому что в задумчивости смотрела вперед. А надо было – вниз. Но глядеть вниз мешали миски.

Теперь не мешали.

– Хромой, ты еще и слепой?!

– Простите, я нечаянно…

Перед глазами всплыло, как за такую же оплошность наказали мальчишку на постоялом дворе: бросили на бочку, содрали штаны…

– За нечаянно бьют отчаянно. – Витязь, на которого брызнуло с упавших мисок, вскочил на ноги. Отряхнувшись, он повернулся к Ульке и отстегнул кожаный ремень. – А ну, подставляй свою мелкую за… ай!

Он будто бы поскользнулся: взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и рухнул на другого, лежавшего рядом. Теперь взвыл и второй.

Ульку заслонила крепкая спина с широкими плечами:

– Это мой оруженосец, никто не имеет права его трогать.

Обнаженный клинок в руке Котени сверкнул на солнце злыми бликами.

– Хромой ублюдок испачкал меня. – Облитый вновь поднялся, из одной ладони у него свисал снятый ремень, вторая опустилась на рукоять меча. – Требую возмещения.

Котеня потянулся к кошелю.

– Я заплачу за причиненное неудобство.

Облитый скривился.

– Сразу видно маменькиного сынка. Запомни, юнец: деньги решают не все. Выбирай: либо я сейчас показательно накажу твоего хромоножку, либо ты на неделю отдашь мне его на перевоспитание. У меня как раз – очень удачно, уже лет пять – нет оруженосца.

Вокруг загоготали. К мелкому происшествию, раздуваемому из мухи в корову, приковывалось все больше и больше внимания. Лежавшие поднимались, отовсюду подходили новые зрители. Постепенно присутствующие сгрудились в плотный круг. Какое-никакое, а развлечение.

Только не для Ульки. Душа ушла в пятки, причем, большей частью, в больную. Обе предложенные возможности были гибельными для обоих, витязи не прощают обмана.

– Не отдавай, – прошептала Улька.

– Ни за что, – едва слышно прошелестело в ответ.

– Либо же, если ты такой упертый, в возмещение я, так уж и быть, приму твои доспехи и коня.

Третье предложение заставило гул умолкнуть. Все ждали, что скажет Котеня.

– Не сходи с ума, пусть накажет, и дело с концом, – доброжелательно подсказал кто-то из толпы.

– Это мой оруженосец, и только я имею право его наказывать, – стоял на своем Котеня.

Облитый витязь понял, что нахрапом не взять, и уважительно протянул ремень:

– Уважаю твердость. Накажи его сам, но если я увижу, что ты жалеешь косорукое чучело, вернусь к тому, что предлагал последним.

Где-то ржали стреноженные кони, скрипели телеги и возводимые камнеметы, над головами летали чайки, но все, кто находился поблизости, глядели только на Котеню и Ульку.

Снятая через голову перевязь с мечом отправилась на землю первой, на нее опустился расстегнутый и аккуратно сложенный тегиляй. Последними переставшие гнуться пальцы развязали тесемки штанов и приспустили их – не меньше, чем нужно ремню, и ни капелькой больше.

Котеня отшагнул вбок. Ремень в его руке вознесся над головой.

Так надо. Оба понимали, что это единственный выход. Улька нагнулась, задрала рубаху на спину, прижав подмышками, и закрыла глаза.

От удара ее качнуло вперед, кисти вцепились в придерживаемые спереди штаны, чтобы не свалились. Вот уж чего допустить нельзя ни в коем случае.

Котеня продолжил. Зрители следили за качеством исполнения и подзадоривали громкими возгласами.

Сознание ждало ударов, но для тела каждый оказывался внезапным. Воздух взрезал жалящий свист, затылок подлетал, скрипели зубы. Кожа вскипала.