«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

Упомянутого инока Николая Парфений характеризует так: «…весьма смирен и кроток, и весьма сух; очи наполнены слез; слово тихое и кроткое» (I, 330). Подвижническая жизнь о. Николая глубоко потрясает паломника Парфения. Строки, посвященные этому «земному ангелу и небесному человеку», как его называет Парфений, проникнуты умилительным восторгом автора: «И всякая служба была слезами растворена: они <старец Арсений и о. Николай> без слез не могли ни читать, ни петь, а наипаче отец Николай <…> пел тихим плачевным гласом; от слез едва был слышен глас его <…> смотря на них, я не мог удержаться от слез». Плач как духовное состояние Парфений считал величайшим Божиим даром, который дается истинным подвижникам. Таковы в «Сказании» инок Николай, духовник Арсений, старец Иоанн.

Выражение «дар слезный», характерное для речи Парфения, в устах Студента (будущего Петра Верховенского) выглядит явно пародийно и вполне соответствует логике первоначального замысла романа как политического памфлета. В саркастическом отождествлении мелочно-житейских слез Грановского с духовным даром о. Николая заключена потенциальная склонность к цинизму и богохульству Студента-Верховенского. Истинным слезным даром в романе Достоевского наделена только Марья Тимофеевна Лебядкина, но к разговору о ней мы вернемся позже.

2

Для понимания специфики работы Достоевского с текстом «Сказания» как с источником романа наиболее интересен эпизод с юродивым Семеном Яковлевичем в окончательном тексте «Бесов». Он заключает в себе контаминацию двух различных источников: «Сказания» инока Парфения и «Жития Ивана Яковлевича…» И. Г. Прыжова[314]. Сочинение Прыжова было для Достоевского важнейшим письменным источником, содержащим подробную информацию о реальном юродивом, потому следует особо остановиться как на самой личности Прыжова, так и на его произведении.

Представлению Достоевского о самом Прыжове, по мнению М. С. Альтмана, полностью соответствует в романе характеристика Толкаченко[315]. По замечанию хроникера, Толкаченко — «странная личность, лет уж сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно по кабакам (впрочем, не для одного изучения народного) и щеголявший между ними дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым видом и народными фразами с завитком…» (10, 302–303). В этой характеристике содержится намек на увлечение Прыжова народным бытом: Прыжов был известен литературно-публицистическими сочинениями, в которых описывал такие явления русской жизни как пьянство, нищенство, юродство с позиции бунтовщика-нечаевца. Несмотря на то, что фигура Толкаченко в романе Достоевского появляется один раз, в сцене убийства Шатова, этого вполне достаточно, чтобы понять, насколько персонаж-прототип был антипатичен Достоевскому. При всем том, что Достоевского и Прыжова сближали детские годы, проведенные на территории Мариинской больницы, публичная казнь, каторга, ссылка, даже некоторая общность интересов к народной жизни, сопоставление этих двух имен выглядит довольно несуразно, и говорить о них можно только как об антиподах. Речь идет прежде всего о противоположности мировоззрений. У Достоевского — следование Христу и церкви, у Прыжова — воинствующий атеизм и бунтарство.

Состоявший в террористической организации «Народная расправа», Прыжов доставлял Нечаеву сведения о «кабаках, площадях и тому подобных местах, где возможна вербовка террористов», и где вел агитацию сам Прыжов. Вседозволенность в достижении «революционных целей» вполне отвечала взглядам как самого Нечаева, так и его последователей. Деятельность нечаевцев окончилась убийством одного из членов кружка, студента И. И. Иванова, и Прыжов был одним из непосредственных участников злодеяния. Суд приговорил преступников к каторге и ссылке. Во время гражданской казни Прыжов демонстративно отказался от причастия. После отбывания каторги Прыжов жил на поселении в Петровском Заводе, где продолжил воплощение своего грандиозного замысла: «на основании законов исторического движения» проследить «все главные явления народной жизни». Однако взгляд на русскую историю со времени общения с террористами и бунтовщиками у Прыжова не изменился: во всех его сочинениях присутствовала однозначная идеологически окрашенная концепция, в соответствии с которой автор преподносил те или иные факты.