Олег Олегович сидел грустный, словно приплюснутый к сиденью кресла тоской и одиночеством, свалявшимися на него вместе со словами Вишнякова. Да, все было бы по-другому, бороться против назначения в Тагар нового директора Цветкова было бы во сто крат легче, если бы Вишняков понял, что в мире происходит промышленная революция, а сама жизнь так стремительно изменяется, что в ней нет места не только гимнастеркам времен Отечественной войны, но и широким брюкам пятидесятых годов.
- Чепуху говоришь, Григорий Семенович! - устало сказал Прончатов. - Как можно назвать плохим работником умного, знающего, прогрессивного молодого инженера? Ты пойми: если есть в конторе Огурцов, значит будут получены и освоены новые электрические краны...
- А что краны? - мгновенно ответил Вишняков. - Я людьми занимаюсь, а не техникой... - Парторг остро прищурился. - А твой Огурцов скептик, он над всем смеется... Ну, чего ты молчишь, Прончатов!
Олег Олегович все еще грустил, думая о времени, о бесконечности. В математике бесконечность - это, например, ряд натуральных чисел, в жизни это морщины, угасание ума, дряхлость, сама смерть: вот был директор Иванов, и вот нет его! И приходят на место покойного Прончатов или Цветков, а на их место придет теперешний механик, а на место механика... Ох ты, мать честная, какие мысли могут возникать в голове, когда перед тобой сидит парторг Вишняков!
- Ну, хватит гнать бодягу! - вздохнув, сухо сказал Прончатов. - Времени у меня немного, но изволь, Григорий Семенович, выслушать пространную речь. Обвинение уж очень серьезное...
Прончатов встал, подняв руку, вяло помотал в воздухе кистью. Он так делал всегда, когда напряженно думал или разговор был ему неинтересен, неприятен; Прончатов при этом становился насмешливым, глаза у него поблескивали. Весь он был опасным, настороженно-ласковым.
- Ну вот, слушай, Вишняков! - холодно произнес Прончатов. - Меня, молодого бригадира грузчиков, тагарские бабы и мужики, то есть, по-твоему, народ, послали учиться в лесотехнический институт. Все пять лет, пока я там учился, мужики и бабы вкладывали в меня деньги, чтобы я, Прончатов, знал то, чего не знают они... - Он усмехнулся, покачав головой. - И вот я вернулся... Не кажется ли тебе, Вишняков, что народ должен потребовать обратно свои деньги, если я стану спрашивать у него, как учаливать плот или грузить лес на металлические баржи? - Прончатов прошел наискосок по ковру, резко повернувшись возле окна, встал спиной к Вишнякову. - Я советуюсь с коллективом только в тех случаях, когда речь идет о морально-этической стороне вопроса. Разве я не обратился к людям с просьбой спасти Коло-Юльский моль? Обратился, и его спасли...
Прончатов повернулся к парторгу, погрозил длинным пальцем.
- Фразы о народе чаще всего прикрывают равнодушие к народу... Ты защищаешь Куренного, хвалишь его на всех перекрестках за то, что он тесно связан с массами, а Куренной своим невежеством и демагогией приносит вред.
Прончатов подошел к Вишнякову, наклонившись, близко заглянул в покрасневшее от негодования лицо.
- Тут примитивная философия, Вишняков! Знаешь дело, хорошо работаешь народен, халтуришь, дела не знаешь - антинароден... Вот что ты на это скажешь, парторг?
- А то же самое, что и говорил, - медленно ответил Вишняков. - Меня красивыми словами не пробьешь.
Сказав это, парторг скрестил руки на груди, прищурившись, так посмотрел на Прончатова, что Олег Олегович опять затосковал: "Что с него возьмешь! Ничего не нанимает!" Досадуя, Прончатов подошел к окну, прижавшись лбом к стеклу, несколько мгновений стоял молча - спина у него была сутулая, грустная.
- Ты все путаешь, парторг, - наконец негромко произнес Олег Олегович. По твоему выражению, Вишняков, я себя выше народа ставлю... А я, Прончатов, разве не народ? - Он медленно обернулся. - Чем моя жизнь отличается от жизни сплавконторских рабочих? На Пиковском рейде десятки грузчиков зарабатывают больше меня. - Прончатов сделал два шага вперед, подойдя к Вишнякову, усмехнулся. - Ты говоришь, что я не считаюсь с коллективом, плюю на его интересы... Ну не смешно ли это, Вишняков? Ведь в этом самом коллективе работает слесарем мой младший брат Борька да семеро двоюродных сестер и братьев. Я их люблю, они мне родные люди...
Вишняков молчал. Он только упрямо мотнул головой, стиснул зубы, и в -груди у Прончатова вдруг засветился, затрепетал озорной зайчик. Ох, как захотелось ему разнести вдребезги гранитную величавость Вишнякова, хотя это походило на самоубийство - силен, еще очень силен был железный парторг Вишняков! Ох, толкаешь голову в петлю, Прончатов, ох, зарываешься, голубчик!
- Ты прав, Вишняков! - звонким голосом сказал Прончатов и повернулся перед парторгом, как манекенщица. - Прав ты на все сто процентов! Выпрямившись, Олег Олегович показал парторгу всего себя. - Ты посмотри на меня, Вишняков! Возможно разве, чтобы я, Прончатов, стал скромным? Ты глянь-ка, глянь-ка на меня, парторг!