Сказание о Доме Вольфингов

Так он и сделал без промедления, и вот рать уже пришла к месту Тинга, огороженному столь искусно, что всякий входящий шел по узкому коридору между заборами из древесных стволов по обе руки – тропой, вьющейся как в лабиринте. Здесь спешились все: в Священное место не могло попасть никакое животное, и посему лошадей оставили снаружи. Медленно, тихо втягивалось войско внутрь ограды Тингстеда, и… о! там уже успело собраться много народу – и Волчичи, и Медведичи, да и люди других родов – и пусть не было среди них воинов в самой поре, у всякого, кроме разве что младших детей и самых слабых из женщин, имелось при себе какое-нибудь оружие. Все соблюдали порядок и стояли или сидели рядами, ожидая приказа к битве. Чтобы укрыть слабейших из женщин, стариков и детей, по окраине у засеки поставили хижины из сучьев и тростника, ибо Холсан не велела занимать Кольцо Судеб и Говорильную Горку, словно бы дожидаясь Народного Схода, так что воины могли разместиться там и привести в порядок свое снаряжение. Около хижин сих горели костры, – редкие и невеликие, чтобы не привлечь внимания Римлян, да и те были заслонены плетнями со стороны лагеря захватчиков: Холсан не хотела, чтобы враги отыскали Готов по свету.

В крепости сей было тихо, ибо всякий, умевший отличить правую руку от левой думал только о битве, о погибели смертного врага племени.

Возле Говорильной Горки, к востоку был поставлен стройный буковый ствол, от которого отходила приколоченная гвоздями поперечина, а с нее свисала дивная лампа – Солнце Чертога – поблескивая над головами, хотя свет ее здесь, посреди дикого леса, казался совсем слабым, но и ее с трех сторон скрывали от глаз мимохожего и мимоезжего тонкие доски. Под нею же, как и прежде в чертоге, на груде ветвей сидела носящая имя Холсан в темно-синем плаще, надшитым золотом прекрасным платьем, которое надевала она во время Сходов. Правая рука ее покоилась на обнаженном мече, лежавшем на коленях ее; возле сидел Сорли Умудренный Войной, стройные парни и крепкие девы и старые кмети из числа трэлов и вольноотпущенников, готовые исполнить сошедшие с ее уст приказы; ибо Дева Чертога и Сорли главенствовали над всеми, оставшимися дома.

Тут вступили Тиодольф, Аринбьорн и остальные вожди в кольцо мужей, ее окружавших; радостно приветствовала их Холсан такими словами:

– Хейл, сыны Тюра, встретив вас снова, кажется мне, что победа уже одержана: томительным было время ожидания, бремя страха носили мы на себе от каждого утра до вечера, и не могли расстаться с ним все часы, проводимые без сна. Но вы пришли сюда, и пусть этот Тинг освещают не лучи Луны, а пламя, пляшущее на стенах Чертога Вольфингов; пусть нам придется начинать все сначала, искать себе новое место, другую реку, другие луга, все равно великим сделается племя людей, звавших Марку своей, и ничто не затмит его славы, пусть дикие звери и Римляне остаются в своих логовищах, наши родовичи расчистят себе другие поля в этом диком лесу, прославят своими деяниями другую реку, еще не знакомую с руками человека. Трудом своим они сделают плодородными земли, на которых поселятся, ради благосостояния рода. О сыны Тюра, дружелюбны сейчас ваши лица и нет на них горечи. Натиск грозы народов испугал вас не больше, чем стадо туров, дружно рванувшееся со своего пастбища у подножья заросшего травою холма. Счастлив нынешний канун, о сыны Готские, но да будет еще счастливо завтрашнее утро.

Многие расслышали слова ее, и радостный ропот прокатился над рядами; ибо понятно было, что такие слова предвещают победу.

И пока говорила она, луна, встававшая над Мидмаркой, когда рать еще только заходила в лес, поднялась над макушками высоких деревьев, что стеной окружали Тингстед, озарила светом своим все собрание, и доспехи воинов заискрились в холодных лучах. Тут Холсан сбросила с плеч синий плащ и встала, шитое золотом платье заискрилось в сумраке словно сосулька, повисшая на кровле чертога в полночь, когда праздник уже недалеко, а спящий мир вокруг дома безмолвствует после десятинедельных морозов.

Вот заговорила она опять:

– О Князь Рати, уста твои безмолвствуют; прикажи этому витязю – Бэрингу, чтобы он распорядился ратью, ибо оба вы мудры: дороги мгновения этой ночи и нельзя расходовать их впустую, ибо они даруют Вольфингам спасение, Бэрингам – отмщение, а всему народу – новую надежду.

Тиодольф все медлил, повесив голову; вот вздохнул он, вот левая рука его потянулась к лишенным меча ножнам, а правая к горлу, словно бы Князя томило нечто такое, чего и сказать он не мог… Однако наконец возвысил он свою голову и сказал Аринбьорну, неторопливо и с усилием, как и прежде:

– Вождь Бэрингов, взойди на Холм Говорения и поделись с народом своей мудростью; пусть знает всякий, что рано утром, еще до рассвета, предстоит всем, кто в силах и кому не запрещают этого Боги, совершить деяния, достойные собственной доблести, заслужить отдых себе, а родовичам даровать новые дни для новых подвигов.