Сказание о флотоводце

Он попросил, чтобы ему подали лепешек и холодного мяса и долго жевал худым и ввалившимся ртом, уставясь в стену невидящими глазами. В кофейне становилось людно: пришел эфенди, потом морской капитан в отставке, продавец пуха. Все они приглядывались к янычару, к его грязному тюрбану, ятагану и кривой сабле. Какой-то иностранец сказал: "Вот картинный башибузук!" - и заговорил об Италии.

Ибрагима когда-то сманивали в эту морскую страну, где даже ветер носит имя итальянского властелина Микинии Седония и калек-янычар охотно нанимают на корабли.

Почему бы и не попытать счастья? Размышляя так, Ибрагим стал приглядываться к иностранцу.

Но в кофейню ворвался дервиш и закричал:

- Кяфиры в Измаиле!

Все вскочили из-за столиков. Ибрагим исподтишка выскользнул на улицу, придерживая саблю. Он почувствовал облегчение от того, что о падении Измаила теперь известно всем и ему не нужно таскать в себе груз этой печальной тайны...

Янычару, по уставу, положено делать семьдесят верст в

сутки. Держась устава, Ибрагим достигнет своей деревни в

полтора дня. Он любил Юлию, гречанку, с которой соединял его никиа временный брак, и теперь спешил, чтобы обрадовать женитьбой на весь срок человеческой жизни.

Спустя двое суток, выбившись из сил, он в самом деле подошел к родной деревне. Была мглистая декабрьская ночь, теплая, снежная и сырая. Сплошной дувал окружал узкие дома, разделенные деревьями. Ворота в деревню были завалены камнем. Залаяла собака, дернула продетую через забор веревку, и во всех дворах разом зазвенели колокольчики.

Ибрагим переждал, пока стихнет шум, перелез через вал, осторожно пошел к своему дому. Все радовало его здесь: и ровный покров снега на крыше, и глухие стены с узкими окнами, - все говорило о нерушимом покое жизни. Он постучал в окно. Стегнули по стеклу длинные косы женщины; как парус, взвился платок в ее оголенных руках. Ибрагим представил себе, как они теплы. Потом звякнула щеколда.

- Тише, - сказал он, протискиваясь в дверь, - закрой дом, ничего не говори соседям. В Измаиле русские, я бежал...

И, вдыхая покой комнаты, запах мускуса и женского тела, он опустился на тюфяк в ожидании, когда верная молчаливая жена стащит с него его теплые ичаги и принесет воды обмыть его ступни. При свете сальника он оглядел два расшитых тюфяка на полу, ширму, громадный комод с чучелами голубей на нем, сундучки, подушки, кирпичную печурку, сложенную посреди комнаты. Прошел год, как он был здесь. Несмотря на усталость и печаль, надлежало убедиться, не запущен ли дом и нет ли в нем следов мужчины. Жена неподвижно стояла перед

ним, у нее дрожали ресницы и губы. Она была совсем молода, временный брак с янычаром лишал ее права носить запястья и прическу. Она не успела еще забыть своего христианского бога, но к Магомету была так же равнодушна, как к Христу. В обеих религиях она приняла только необходимость страдания. Были тревожны сейчас хрупкие ее плечи и яркие напуганные глаза.

- Ляг же, - с ласковой строгостью сказала она, обмыв его вспухшие от ходьбы ноги.

Потом она спросила: - Что же будет с тобой, если Измаил взят?

Но Ибрагим уже спал, вдавив упрямым черным подбородком шелковую подушку. Никогда Юлия не видела его таким простым и немощным. В длинной, почти до пола, рубашке она долго ходила по комнате, сжимая руки.

Проснувшись утром, Ибрагим увидел на ней холщовое платье, в каком ходят женщины на покаяние. Юлия лепила из теста пирожки, две свечи стояли по краям кухонной доски. Он сразу вспомнил, что его ждет изгнание, может быть смерть, и глухо застонал, передернув плечами.

Вдруг Юлия сказала, наклонившись к нему:

- От судьбы бежишь, глупый, скрываться хочешь - вот этим и погубишь себя. А ты навстречу ей выйди, судьбе. Признайся во всем деревне. Зачем нам твоя крепость? И без нее хорошо проживем!

Он не удивился ни смелости, с которой она обратилась к нему, ни чуть снисходительной ласке ее.

Взглянув на ее просветленное и решительное в скорби лицо, он подумал: "Вот она какая, я ее так редко вижу, и ведь она права - и без крепости, без Измаила прожить можно".

Но тут же пробурчал, недовольный собой:

- Ну что ты понимаешь в этом деле...

Потом он оделся во все чистое и долго ходил по комнате, ощупывая вещи, словно заново присматриваясь к хозяйству. Потом, на что-то решившись, сказал:

- Готовь обед, вино и зови соседей!

Она, обрадованная, ушла за ширму, переоделась в шелковое платье, потом расстелила на полу ковровую скатерть, расставила на ней посуду и, накинув на плечи тяжелый бархатный плащ, выбежала на улицу, - легкая, тихая, со скорбной складкой на лбу.

Вскоре у Ибрагима собралось несколько феллахов.

Самый старый из них, в шелковой чалме, обмотанной вокруг головы восемьдесят раз, в квадратных очках, полудремал, наглотавшись с вечера гашиша, и не смог взять в толк, о чем говорит янычар.