Сказание о граде Ново-Китеже

Сережа показал небольшой пузырек с прозрачной жидкостью. В пробку была вделана стеклянная палочка.

— Кислота! Благородные металлы испытывать, золото или платину. А еще вот стекло. Положительная собирающая линза, зажигательная! — гордо сказал Сережа. — Спички израсходуем иди намочим, я вам костер обеспечу. Будьте покойны!

— Ты, видно, надолго решил в тайге поселиться? — горько и виновато улыбнулся Виктор брату. — Эх, Серега, глупыш ты мой!

Сережа обиженно засопел облупившимся носом.

— Ладно тебе! Только и знаешь: глупыш да глупыш.

— Тайга! — вздохнул вдруг невесело Птуха. — И слово-то звероватое.

— Гроза морей, кажется, дрейфит? — покосился на него Ратных. — А вот нам с Сережей еще рановато на печке лежать, тарбаганьим салом ноги натирать. Верно, Сережа?

— Конечно.

— Побродим по таеждым тропам? Ты ходил по тайге?

— Спрашиваете! Сколько раз!

— Значит, опытный таежник?

— Опытный таежник ходил в лес за трибами и ягодами, — слабо улыбнулся Виктор.

Сережа недовольно промолчал.

— Значит, так! — Капитан шлепнул ладонью по колену. — Принимаем решение идти в тайгу. Курс — норд! Вопросы есть?

Косаговский не ответил, но по лицу его видно было, что он согласен. Мичман встал.

— Есть идти в тайгу! Держаться будем нордовых четвертей. Перед походом закусить бы не мешало. Я не так чтобы очень проголодался, а полбарана съел бы!

Вскрыли залитую стеарином коробку с борт-пайком. В ней были консервы, галеты, шоколад, сгущенное молоко, сахар, чай, лук и соль.

Ели молча, а когда кончили, все, точно по команде, поднялись.

— Пошли! — засовывая топорик за ремень, скомандовал Ратных и посмотрел долгим взглядом на Сережу, привязывавшего к ремню футбольный мяч.

Виктор понял этот взгляд, и в лице его что-то дрогнуло.

— Дорого бы я дал, чтобы отправить его в кино на утренний, — тихо сказал он капитану.

2

Лето 1941 года в Забайкалье выдалось на редкость раннее и дружное. Еще в начале мая тайга обтаяла. Но было все же сыро, мокро. Шли трудно, медленно, молча, дышали запаленно и часто останавливались перед сплошной, казалось, непроходимой чащей.

— Идем мы правильно, — сказал вдруг капитан. — Я все время слышу слева шум речки, той самой, что выбежала из озера Чапаева.

Никто, кроме капитана, никакого речного шума не слышал.

— Километров десять прошли? — спросил мичман.

— От силы — три.

— Мамочки! Мне просто смешно! А на ногах все десять повисли.

Сережа сначала ликовал. Ему хотелось петь и кричать от радостной мысли, что он идет по тайге. Не в книжках читает, не в кино смотрит, а идет по настоящей тайге. Здесь и солнечный свет какой-то странный, словно над головой нависла крыша и через проломы этой крыши зеленоватые солнечные лучи падают в теплый, парной сумрак леса. Пахнет смолой и прелой хвоей. Елки, словно их распарили в кипятке, источают острый пряный запах, даже голова кружится.

Он воображал себя то сибирским партизаном, идущим в разведку, то Кожаным Чулком в девственных лесах на берегах Сусквеганны.

Радовался и Женька. Он шарил по земле черным влажным носом, жадно и быстро вдыхая диковатые таежные запахи. И вдруг начинал лаять яростно, самозабвенно или носиться по кустам, нескладный, веселый и беззаботный.

Но с каждым шагом идти становилось труднее. Сучки цеплялись за куртку и штаны, царапались, как злые кошки, а по лицу били нахально колючие хвойные лапы. Сумка колотилась по коленям; за футбольный мяч, привязанный сзади к ремню, кто-то все время хватался и тащил назад, ноги ступали во что-то мягкое, трухлявое, разъезжались на ослизлых сучьях и ржавой, слежавшейся хвое. Иногда словно капкан схватывал ногу, грозя сломать ее или вывихнуть.

Капитан не раз уже оглядывался на Сережу, отобрал у него полевую сумку, свисавшую до колен, посоветовал спустить футбольный мяч и спрятать за пазуху. Идти стало как будто легче, но снова сучок нацелился ему в глаз, а ноги по колени провалились в обманчивую труху упавшего и сгнившего ствола. Ему помог выбраться шедший рядом Птуха. Вот тогда, посмотрев на измученное, измазанное какой-то грязной слизью лицо Сережи, капитан остановился и спросил участливо:

— Устал, таежник?

— Очень, — тихо ответил Сережа.

— А почему же не сказал, чудак? Стыдиться не надо, — улыбнулся ласково капитан.

Сережа молчал, виновато опустив голову и облизывая потрескавшиеся губы. Рядом с ним стоял Виктор, привалясь плечом к дереву. Его измотал полет, и он брел, опустив плечи, полузакрыв глаза. Он рад был остановке и отдыхал всем измученным телом.

— А ну-ка, Сережа, садись мне на закорки, — подошел Ратных к мальчику и, повернувшись, подставил спину. — Ты больше не ходок. Садись, садись, ты не тяжелее рюкзака!

«Надо же!.. Об этом я ребятам рассказывать не буду», — подумал со стыдом Сережа. Но идти дальше не мог.

3