Сказание о граде Ново-Китеже

Капитан, выливая из снятых сапог воду, улыбнулся Сереже:

— Совсем как в романах! Потерпевшие кораблекрушение, выброшенные на берег робинзоны! Нравится, Сережа?

— Знаете… не очень, — уныло ответил мальчик. Ни Робинзоном, ни Кожаным Чулком, ни партизаном ему сейчас не хотелось быть. Сидеть бы сейчас дома в столовой и пить горячий-горячий, сладкий-пресладкий чай с любимым печеньем «Малыгин». Бывает же такая распрекрасная жизнь!

Нет, никогда больше не будет такой распрекрасной жизни! Сейчас они снова побредут по распадкам и сырым низинам, и Сережа попробует идти «своим ходом», как говорит по-морскому мичман. Забредут они в болото, где надо прыгать с кочки на кочку, а кочки будут противно сипеть, пищать и шевелиться под ногами, как живые. Его конькобежные, теплые, на байковой подкладке, ботинки тотчас промокнут, ноги заломит, и от них пойдет по всему телу ледяной холод. А он будет все идти и идти, со слипшимися от засохшего пота волосами, с полынной горечью во рту, пока кто-нибудь, тоже измученный, не сжалится и не возьмет его себе на спину.

— Опять пешком пойдем? — невесело спросил он, обращаясь только к капитану.

Ратных так посмотрел на Сережу, словно прикидывал его на ладошке. Он увидел посеревшее лицо, бледные, обметанные губы, измученные глаза в трепетавших, словно перед слезами, пушистых ресницах. И Сережа понял, что капитан жалеет его и сомневается в его мужестве и твердости. Он собрал последние силы, измученные его глаза стали упрямыми, и он сказал с вызовом:

— Пожалуйста, не думайте… Я пойду. Сам пойду! Только сам!

— Никуда ты не пойдешь! — Капитан поднялся, снял сушившиеся на кольях, но не просохшие сапоги и начал их натягивать. — И никто не пойдет. Нет смысла всем нам снова тащиться по тайге. Вы люди непривычные, а я таежник. Пойду я один, в разведку.

Виктор ничего не ответил, только передернул плечами, словно от внезапного озноба. Птуха, сидевший на корточках в трусах и мичманке перед костром, поднялся и сказал с мрачной иронией:

— Понятно! Командир впереди на лихом коне. По Чапаеву! — Он вдруг заторопился и начал надевать одной рукой брюки, другой тельняшку. — Весь мир будет смеяться, если вы один пойдете. Я в момент! Подождите немного…

— Отставить, мичман! — жестким, командирским голосом остановил его капитан. — Пойду я один.

— Кошмарный характер у вас, товарищ капитан! — с сердцем сказал Птуха и шваркнул брюки об землю. — Нехай будэ гречка!

Капитан положил в карман пару галет, сунул за ремень топор и сказал тоном приказа:

— Ждите меня до утра. И без паники! Если услышите мой выстрел, пускайте ракету. Без этого не обнаруживайтесь.

Никто не спросил, перед кем нельзя обнаруживаться. У всех было тревожно на душе. Что-то угрожает им, что-то сомкнулось вокруг, необъяснимое, но опасное.

3

Пламя костра предостерегающе шипит: «ти-ш-ше», а иной раз треснет, выстрелив раскаленным угольком. Много читал Сережа о таежных кострах, а теперь и сам сидит у настоящего костра в тайге. Красота! Все-таки — жизнь не так уж плоха!

Сережа и Птуха сидят на поваленном буреломе. Мичман, сняв ботинки, выставив к костру ноги, шевелит пальцами и блаженно жмурится. Виктор лежит на подстилке из пихтовых лап и хрустящего пырея, притворяясь спящим. Но Сережа видит, как отражается пламя костра в его полузакрытых глазах. Женька тоже не спит, лежит, насторожив уши. В черной утробе тайги что-то бормочет, верещит, попискивает, но не слышно осторожных шагов возвращающегося капитана. Ушел он днем, а сейчас уже вылезла на небо скользкая молодая луна.

— И тогда я скомандовал: «Карамба! Боцман, свистать наверх вахту левого борта!» И мы влепили им всем левым бортом! — Сережа посмотрел подозрительно на мичмана и потолкал его в плечо. — Да вы слушаете, дядя Федя? Или не слушаете?

— А как же? В оба уха слушаю. — Птуха судорожно зевнул одними ноздрями, крепко сжав челюсти, чтобы скрыть зевок. — А кому вы влепили?

— А говорите — слушаю. Черному бригу «Счастливое избавление» с бубновой заплатой на формарселе. А кто командовал им, помните? Капитан Шарки, по прозванию Черная Борода. Кровожадный пират! Он всех пленников убивал.

— Вот жлоб! — возмутился сквозь зевок Птуха.

— За это я приказал повесить его на мачте!

— Правильно сделал. Молодец! — рассеянно похвалил мичман, глядя в костер. И, подняв глаза на Сережу, чуть улыбнулся. — А я все время думал: кто уничтожил Черную Бороду? Оказывается, ты. Молодец!

— Не я, конечно. Это у меня так в рассказе получилось, будто я, — вялым, полусонным голосом ответил Сережа.

Ему смертельно хотелось спать, и пришлось, разгоняя сон, рассказывать мичману недавно прочитанный пиратский роман. Мичман, договариваясь с Виктором о дежурствах, сказал, что берет на себя самую трудную, «собачью вахту»[9]. А разве Сережа не мужчина? И он будет нести «собачью вахту», дожидаясь возвращения капитана.