Сказание о граде Ново-Китеже

— Об этом разговор у нас еще будет! — оборвал его Савва. — Теперешний, Густомысл, дерзостен и лют вельми, за чужую бороду, как за свою, хватается и на кнут щедрый, — почесал поп спину. — А в те поры шалишь, посадниче! У старицы тоже власть большая была. Старица законы устанавливает, святую православную веру блюдёт, а посадник ее именем управляет, чинит суд и расправу. При них, при старице и посаднике, для совета и обсуждения дел особливо важных есть Верхняя Дума из лучших людей ново-китежских. А тех лучших людей старица указала поселить наверху, в Детинце, и начали называть их верхними людьми, или верховниками. Одначе без строгости с народом нельзя, ну и набрали старица и посадник десяток стрельцов, чтобы народ закон уважал, в вере не шатался и лихими делами, татьбой да разбоем, не баловался. Да и какие это были стрельцы, старики да полукалеки, что ни тк пашне, ни к рукомеслу не способны. Да и то надо сказать, о разбоях и татьбе тогда не слышно было. Разве что мальчишки на толчке калач стащут да пьяные около кружала подерутся.

— Еще вот что скажите, Савва. Налоги в то время новокитежане платили какие-нибудь? — спросил капитан.

— С тяглом легкость была! — отмахнулся Савва. — Не налоги, а добровольные приношения. Кормлением называлось. Несли в Детинец кормы всякие, мясом, птицей, рыбой, мукой, крупой да пивом и вином. Еще богу на свечки и масло для лампад. Несли на кормление ее боголюбию старице, посаднику, дворне их и старикам стрельцам. Это легко было! Много ли кормленщики съедят, пусть хоть в три горла лопают!..

Поп помолчал, помрачнел и сказал торжественно:

— Преставилась старица Анна, к судилищу Христову отошла! Вечную память ей новокитежане до сей поры кл икают. В бою орлица была, а в мирной жизни светло-душна и народолюбива.

— Геройская была старуха и политически подкованная, — сказал задумчиво Птуха. — А теперешняя ваша, Нимфодора, ведьма ведьмой!

— Не богохуль, сквернавец! — крикнул поп. — Она святая! Она первой в рай войдет. Ужо будешь, богохульник, в аду горячую сковородку лизать, — с угрозой посмотрел он на Федора.

— С маслом сковорода? — облизнулся дурашливо мичман. (Сережа засмеялся.) — Тогда давай! Ладно, чеши, батя, дальше.

— Умре старица Анна, а при жизни своей нарекла себе наследницу. Привели ее в собор и крестовидное выстрижение волос сделали. Постриг в монахини называется. Имя ей монашеское дали — Секлетея. Потом в гроб положили, попы в черных погребальных ризах со святыми упокой и вечную память ей, живой, пропели. Умерла после этого Секлетея для мирской жизни.

— А что ваша старица делает? — спросил заинтересованно Сережа. — У нее какая специальность?

— Эва, сказал: что делает? — покачал головой Савва. — Веру христианскую блюдет, за нас, грешных, молится. Лежит в черном гробу, вокруг свечи и лампады горят, а старица молитвы воспевает и наши грехи замаливает.

— Так все время и лежит? — не отставал от попа Сережа.

— Иногда встанет, на небо поглядит. Нет ли знаков?

— Каких знаков?

— Знаков конца земных наших мук. Боишься, чай, светопреставления?

— А вот и нет! — пренебрежительно выпятил губы Сережа. — Чихаю я со свистом на ваше светопреставление!

— Хорошо, хорошо, на эту тему мы в другой раз поговорим, — поспешил капитан замять разговор, начавший принимать опасное направление. — Рассказывайте дальше, Савва.

— После Анны и Секлетеи и другие старицы Ново-Китежем управляли. Старица Праскудия, при ней неурожай и голод великий были; Меропа — пожар великий, весь город сгорел; Пестимея — открытие белого железа; лесомыки случайно открыли; Голендуха — желтолицых людей пришествие. И другие старицы были, и всякая загодя, смертного своего часа не ожидая, наследницу себе нарекала. А умрет старица — наследницу и постригают. Иные совсем молодыми в старицы постригались. Пестимее всего восемнадцать годочков было, любила она одного парня, а ее постригли. Через два года с горя кровью плевать начала и в одночасье умре.

— Весело! — мрачно обронил мичман.

— У Нимфодоры тоже, наверное, наследница есть? — спросил Ратных.

— Обязательно. Дряхла старица наша. Анфиса, посадникова дочь, еще ребеночком была, когда Нимфодора на нее указала и преемницей своей нарекла.

— Что? — вскочил Виктор.

— Эк, взвился как! — подозрительно посмотрел поп на летчика. — Шилом в зад тебя торкнули, что ли?

Виктор облизал губы, словно собираясь заговорить, может быть, закричать, но промолчал и медленно опустился на лавку. Он чувствовал, что у него вдруг похолодели руки.

— Про стариц я все рассказал, буду о народе ново-китежском говорить, — снова повел рассказ Савва. — Сказывал я уже, что жили наши предки вполсыта. Нивка тощала, зерно выродилось, понурила ржица к земле тощие, тонкие колосья. И всего-то колосьев в поле было, что волос на моей плеши. А как освежить посевное зерно? И народ хилеть начал. Близкие с близкими роднились, кровь в жилах застоялась, как вода в болоте. Бабы хиляков рожали, юноши, как старики, горбились, морщинились. Тоже нужна была свежая кровь. И вымер бы наш народ, коли бы не новое чудо божье… Ох, горлышко пересохло. Глоточек бы!