Сказание о Маман-бие

Рыскул-бий и Гаип-батыр объездили большую часть каракалпакских племен, расселившихся по берегам Сырдарьи и Жанадарьи во владениях хивинского хана. Есенгельды-бий, который еще в 1743 году увел за собой половину кунградцев, наладил, оказывается, добрососедские отношения с родом покойного Шердали. Места у них для жизни удобные: с трех сторон вода — море и реки — и только одна граница проходит по суше. Если держать там крепкую воинскую заставу, враг не пройдет (разве что зимой!). Понравилось Рыскул-бию, как обжились там люди, только настроение Есенгельды и других биев старику не понравилось. Одеваться они стали щегольски, по-хорезмски. Вместо традиционной черной шапки многие водрузили на головы высокую меховую — шегирме. В произношении появилась у них слащавость, в движениях — манерность. На уговоры Рыскул-бия вернуться обратно, селиться снова на Сырдарье, блюсти единство рода кунград Есенгельды отрезал решительно:

— Не пойдем, Рыскул-отец. Достаточно плевали мы против ветра, все лицо себе перемазали. Пойду к хану в Хиву, возьму у него ярлык на власть над всеми каракалпаками здешними.

— А если хан захочет на тебя плюнуть, ты ему сам лицо свое подставишь? — скорбя вопрошал старик.

— Человек, давший себе слово не плевать против ветра, волен идти, куда захочет.

Рыскул-бий не раз еще приступал к уговорам. Просил если не переселяться, то хоть воинскую помощь в случае нападения врагов оказать. Но с Есенгельды кашу не сваришь, так и отъехали от него ни с чем.

На обратном пути долго гостили в ауле Убайдулла-бия, расселившего свой род по берегам Жанадарьи. Этот род, видимо, обжился здесь прочно. Даже городок свой построили для единственного сына Убайдуллы Орын-бая. Принесенные Рыскул-бием вести о бесславной гибели Гаип-хана и Абулхаира истинно обрадовали Убайдулла-бия. От души заверил он, что ничего не пожалеет для помощи родным каракалпакам, где бы она ни понадобилась. Обещал собрать весь аул Шердали и всех остальных биев мангытских, а если послушается, то и Есенгельды, когда понадобится Нижним Каракалпакам воинская помощь.

Рассказывая о своем посольстве, Рыскул-бий умалчивал о недостойных словах Есенгельды, больше говорил о добрых посулах хорезмских биев. А Гаип-батыр, желая поднять дух сородичей, тоже кое-что утаил, преувеличивая готовность хорезмских каракалпаков прийти на помощь в нужде. Но под конец своей речи почему-то ляпнул:

— Земля их очень была бы удобна и для таких нищих каракалпаков, как мы.

— Не болтай, дурень! — Рыскул-бий рассердился. — Бежать за людьми, покинувшими землю отцов, — все, равно что заживо умереть. Разуваться, воды не видя, падать с коня, врага не видя, — бабское это дело!

Все умолкли, будто воды в рот набрали. А Шамурат-бий оглянулся на Гаип-батыра, подмигнул: мол, после поговорим.

Рыскул-бий немало размышлял о том, как принесет и передаст своим людям доброе слово надежды, но скрывать от старейшин истинное положение вещей считал неуместным. Вечером вызвал Рыскул-бий к себе Мамана и Шамурата и сказал им доверительно:

— А Есенгельды-то от нас отрекся. Не хочет плевать против ветра. От него помощи не ждите.

Маман в гневе раздул ноздри, желваки заиграли у него на щеках, сидел, разглаживая усы, покачивался.

— Невдомек ему, что вверх плевать все равно что плевать против ветра, — сквозь зубы процедил он.

— А с другой стороны, Есенгельды прав, — спокойно молвил Шамурат-бий.

Рыскул-бий в ярости повернулся к Шамурату. Маман-бий обжег его охненным взглядом. Шамурат оставался безмятежным. Лицо его не выражало ровно ничего.

Будто договорились между собой посланцы каракалпаков, — назавтра появился и Есим-бий. Бухарские каракалпаки заверяли, что помощи братьям своим не пожалеют, а назад возвращаться не хотят.

И снова начались споры между родами. Шамурат-бий осмелел, горой вставал за честь Есенгельды перед джигитами, до небес превознося его «истинную заботу» о славном роде кунград. Вы, дескать, Мамана не слушайте, — ему вашей крови не жалко!

На бахче невезучего и дыня получается пестрой. Не успели люди посудачить о новых разногласиях между собой, как у ворот Жанакента объявился враг. На рассвете Жанибек-тархан со всех сторон обложил город. Опять настали черные дни. Пока бии поспешно готовили войско к отпору, Шамурат-бий тихонько выбрался из Жанакента и принялся снаряжать свой аул к откочевке. Рыскул-бий не стерпел такого позора. Призвал к себе Гаип-батыра, приказал ему поймать Шамурата, руки-ноги связать и до конца боя выставить изменника на позор перед городскими воротами.

Сам Маман-бий накрепко прикрутил предателя к воротам осажденного Жанакента. Весь народ поднялся на врага, Рыскул-бий, под развернутым знаменем, сам встал во главе войска и вывел его из города навстречу врагу.

— Эй, Жанибек-тархан! — кричал старик со своего огромного боевого коня. — Не будь трусом, выезжай, поговорим!

Враг безмолвствовал. Неподвижно стоящий впереди войска на своем широкогрудом жеребце Жанибек-тархан не ответил ни слова. Готовясь к поединку, старец давал последние наставления Маману: