Сказание о Рокоссовском

— Мы своих ждем. Вы, ребята, соколы, а мы своих орлов ожидаем, — не лезет за словом в карман разбитная молодка в солдатском ватнике.

Снова смех, возгласы, вопросы.

...Медленно трогается состав. Машут ему вслед платками, косынками, выгоревшими на солнце кепками, пропотевшими картузами.

Счастливый путь!

На верхних и нижних нарах нетребовательные пассажиры лежат впритирку, вплотную друг к другу, как патроны в обойме. Не до удобств! Лишь бы скорее домой.

Посередине вагона, против всегда распахнутой широкой двери, вокруг стола, сложенного из каких-то ящиков, можно посидеть, перекусить, забить «козла».

С раннего утра до поздней ночи, а то и всю ночь напролет не затихает вокруг самодельного стола солдатская беседа, то неторопливая и чинная, то горячая и бурливая, как борщ у хорошего повара: с пылу с жару, наваристый, и с сальцем, и с перчиком — на любой вкус.

Хотя собрались в вагоне пассажиры всякого солдатского звания и всех родов войск, но есть у них о чем поговорить, что вспомнить. Все они воевали, знают не понаслышке, что такое передний край, ночная контратака, разведка боем, койка медсанбата.

Одним словом, ветераны,

И еще объединяет их всех то, что довелось воевать им на 2-м Белорусском фронте и командующий у них был один на всех — Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский.

Не удивительно, что в солдатских беседах, рассказах, воспоминаниях то и дело мелькает его звучное имя, словно в самом себе уже содержащее что-то значительное, громкое, запомнившееся на всю жизнь: Ро-кос-сов-ский!

Сидят вокруг стола-ящика солдаты, нещадно дымя окопными, чуть поменьше ротного миномета, самокрутками или худосочными трофейными сигаретками, и плетут нескончаемую беседу — не то сказку, не то быль...

— Вполне правдивая история, — отрывая клок на закрутку от только что прочитанной газеты, солидно резюмирует средних лет старшина, по фамилии Самохин, с двумя орденами Славы на груди. — Очень могла быть такая катавасия.

— Бывает, что и вошь кашляет, — вставил свое слово чей-то бас из темного угла. 

— Беллетристика одна, — небрежно машет рукой сидящий напротив старший сержант Орлов. — Фантазия!

По всему видно, что Орлов заядлый спорщик, к тому же острый на язык и любящий высказывать свое, персональное, особое мнение по любому вопросу.

— Ну нет, друг, — вмешался в разговор обычно тихий и молчаливый пожилой ефрейтор Ермаков, которого, впрочем, все в вагоне называют папашей. — Не скажи. Иной раз. напишут точь-в-точь как на самом деле было. Вот, к примеру, обо мне в газетке написали.

— О тебе? — скептически усмехнулся Орлов. — С, какой бы радости на тебя бумагу стали переводить? Новый маршал выискался!

Но неожиданное признание обычно тихого и даже на вид робкого ефрейтора вызвало в вагоне веселое оживление:

— Ай да папаша!

— В литературу попал!

— Чем же ты прославился, отец?

Такая бурная реакция несколько обескуражила ефрейтора, но он и не думал сдаваться:

— Заслужил, значит. Зря писать не будут.

— Ты толком объясни, — не отставал Орлов. — Опытом боевым поделись.

— Что объяснять? Приехал к нам в полк из газеты черненький такой, с фотоаппаратом. Снимал меня и спереди, и с боков. Фото, правда, в газете не было, а все остальное бойко описал. Вся рота читала. Я и сейчас статейку храню.

— А ну доставай свою газетку, сейчас проверим.

Папаша вытащил из кармана потертый бумажник, порылся среди старых писем и каких-то записок и нашел пожелтевшую газетную вырезку.

— Вот это документ, а не голословное утверждение! Старый солдат дело знает, — одобрил Самохин. — Огласи показания очевидца.

— Лучше ты, Лешка, зачитай. — Ефрейтор протянул вырезку Орлову. — У тебя глотка как у сорокапятки.

— Давай, для общества пострадаю, — охотно согласился Орлов и, откашлявшись, как заправский чтец, начал: — Внимание! Читаю. Называется статейка «Схватка». «От нашего специального корреспондента».

— От того черненького, с аппаратом, что я говорил. Звание у него такое — корреспондент, — пояснил папаша.

Орлов приступил к чтению:

— «Артиллерийская подготовка, как всегда, началась неожиданно. Лес, еще за минуту до того спокойный и сонный, вдруг ожил, задрожал, извергая из скрытых своих глубин гром и металл, рвущий воздух над головой. Бойцы лежали, тесно прижавшись к земле. Но вот артиллеристы перенесли огонь, сигнальная ракета, шипя, вонзилась в небо.

Ермаков одним из первых ворвался во вражескую траншею и присел, оглядываясь. После грома, неистовствовавшего за бруствером, здесь ему показалось совсем тихо, и он услышал топот убегающих немцев. Зажав в руке гранату, ефрейтор бросился вдогонку. Из-за поворота, ведущего в блиндаж, резанула автоматная очередь. Ефрейтор упал. Левая рука повисла плетью, наполнилась горячей болью. «Ах вы, крысиные души!» — захрипел ефрейтор и, привстав на колени, швырнул гранату в блиндаж. Тяжелый удар в грудь отбросил его назад. Разом стих шум боя. Тугая тишина забила уши».