Сказание о Шарьяре

Все больнее, все злее били ее,

По плечам и по шее били ее,

Платья кровью забрызгивали они,

И от радости взвизгивали они.

А устали стегать — принесли кипятку,

Стали ноги ей шпарить, живот обливать,

Надоело — в глаза принялись плевать

И выщипывать косы по волоску,

И места выбирали, где побольней,

И булавками груди кололи ей,

И текло, перемешано с кровью густой,

Молоко из набухших ее грудей.

Но с холодным презреньем глядя на них,

Все терпела страдалица Гульшара,

Лишь о детях — пропавших детях своих

Продолжала печалиться Гульшара

И молилась Аллаху под свист плетей

О судьбе несчастных своих детей.

И напрасно надеялись девять ханум,

Что сумеют гордость ее сломить,

Что заставят от боли ее голосить,

О пощаде молить, о прощенье просить,—

Нагишом привязанная к шесту,

Все терзания молча сносила она,

Вся израненная, в крови, в поту

О пощаде у них не просила она,

А когда ей стало невмоготу,

Обернулась к злодейкам она в слезах,

К бессердечным мучительницам своим

И с презрением в голосе, с гневом в глазах

Так сказала губительницам своим:

«О, жестокие! Бить прекратите меня —

Или вправду убить вы хотите меня?

Не исполнилось мне и пятнадцати лет,

Так побойтесь греха — не губите меня.

Не живу на земле и пятнадцати лет,

А не рада уже, что явилась на свет,

Если ж вы и детей погубили моих,

Берегитесь,— тогда вам спасения нет!

Ждете смерти моей? Добивайте скорей!

Но сперва покажите пропавших детей —

Где младенцы мои? Это вы, это вы

Их похитили в дьявольской злобе своей!

О, несчастные души! Страшусь я за вас,

Час возмездья придет — неминуемый час,

А судью справедливого не обмануть,

Никуда не уйти от всевидящих глаз.

Если оба младенца остались в живых,

Если мне перед смертью покажете их,

Все прощу, буду бога молить горячо,

Чтоб помиловал грешных соперниц моих.

Ждет судья — неподкупен и непогрешим,

Все должны мы однажды предстать перед ним.

Отвечайте же, грешницы: где мой Шарьяр?

Отвечайте, жестокие: где Анжим?..»

Но смеялись злобно девять ханум,

Были ведьмам подобны девять ханум,

И считали они за ударом удар:

«Вот тебе Анжим! Вот тебе Шарьяр!»

Измывались над жертвой они молодой,

Издевались над горькой ее бедой,

А когда лишалась чувств Гульшара,

Обливали ее холодной водой,

Били, били — добиться никак не могли,

Чтоб от боли хоть раз закричала она:

Содрогалась от мук, но молчала она,

Только слезы и кровь на песок текли.

Так терзали ее и хлестали они,

Наконец, с непривычки устали они,

И тогда совещаться стали они:

«Хорошо эту тварь проучили мы,

Удовольствие получили мы,

И теперь уж недолго она проживет —

Пусть голодною смертью в степи умрет!»

Так решили злодейки,— и поутру

Чуть живую, истерзанную Гульшару

Стража с руганью выгнала из ворот

В раскаленную степь, где трава не растет.

А по всем селеньям, во все концы

Из дворцовых ворот поскакали гонцы,

И от имени хана — владыки страны

Всюду жителям так объявляли гонцы:

«Кто негоднице даст хоть кусок еды,

Греховоднице даст хоть глоток воды,

Нечестивцем, изменником станет сам —

Обезглавлен будет и брошен псам!»

Вот уж много дней Гульшара

Раскаленною степью шла,

Босиком, по острым камням,

Счет теряя ночам и дням,

Завернувшись в отрепья, шла,

Не решаясь взглянуть назад,

Бесприютною тенью шла,

Выбирая путь наугад,

От селенья к селенью шла.

Кровь из гнойных рубцов текла,

Голод мучил, и жажда жгла,

Но нигде ни кусочка еды,

Ни хотя бы глоточка воды

Получить она не могла.

Как в изгнанье жизнь тяжела,

Сколько в людях страха и зла

Лишь теперь она поняла!

С детских лет была Гульшара

И мягка, и робка, и добра,

Но когда навалилась беда,

Оказалась душой горда:

Не могла попрошайкой стать,

Не могла побороть стыда —

Лучше броситься было в огонь,

Чем с мольбой протянуть ладонь!

Если в створки чужих ворот

Боязливо стучала она,

Если важных, богатых господ

По дороге встречала она,

То не кланялась до земли,

Не валялась с плачем в пыли —

Лишь глядела с упреком в лицо

Да печально молчала она.

Этих глаз безмолвный упрек

Даже камень расплавить мог,

Даже лед окровавить мог,

Но сердца растрогать не смог,—

Тщетно добрая Гульшара

Доброты от людей ждала,

От селенья к селенью шла,

Но нигде найти не могла

Ни сочувствия, ни тепла.

Не встречала приветливых глаз,

Не слыхала сердечных слов,

Что способны в любой беде

Хоть немного ободрить нас,—

Потому что ханский приказ

Был объявлен уже везде.

И боялись ей люди помочь,

Не решались ей люди помочь

И кричали, и гнали прочь!

О, несчастная Гульшара!

Не прошло и нескольких дней,

Как лишилась она детей,

Потеряла веру в людей,

То, что в жизни всего милей,

То, что в жизни всего ценней,—

Все цветы молодой души

Беспощадный сжег суховей!

А тем временем все сильней

Голод мучил, и жажда жгла,

Раны саднило, кровь текла

Из разбитых ее ступней,

И шагать было все трудней,

И глаза застилала тьма,

Начинало казаться ей,

Что она уже сходит с ума,

И когда в полуденный час

Нестерпимой стала жара,

Взобралась с трудом Гульшара

На вершину крутого холма.

А внизу, у подножья холма,

Увидала она дворец,

И красив был этот дворец,

Как узорный, цветной ларец:

Вкруг дворца зеленеют сады,

А в садах голубеют пруды,

У беседок фонтаны бьют,

Цветники ароматы льют.

Видно, кто-то из богачей

Создал райский этот приют,

Чтобы здесь палящие дни

Проводить в отрадной тени,