Сказание о Старом Урале

В исподнем шелковом французском белье и длинном халате из лисиц-огневок дворянин Акинфий Демидов сидел в своем кресле у горящего камина, грел у огня ноги, измученные ревматизмом.

Березовые дрова в камине потрескивают, то разгораются, то притухают. Свет живого пламени ложится отблеском на лицо Акинфия. Дряблые щеки гладко выбриты. Под глазами отечные мешки. На выпуклом лбу морщины. Волосы сильно поседели, подстрижены коротко. Складки под подбородком.

Демидов прислушивался к собачьему вою, а мысли его, как всегда при бессоннице, лениво бередили память. Одной из этих навязчивых мыслей Акинфий боялся. Его начинала тревожить ревность. Он боялся, что Сусанна может изменить ему. Ревновал ее к сыну Прокопию, заметив, что прошлой осенью, когда Прокопий жил на заводе, он дарил Сусанну своим вниманием. Акинфий внимательно следил тогда за сыном сам и через некоторых верных людей. Однако ничего подозрительного не приметил.

Своего сына Акинфий знал плохо. Тот вырос в столице, при деде Никите; побывал во многих странах, перенял манеры и повадки настоящего барина. Знал Акинфий и про то, что сын уже славился выходками и причудами.

Когда сын приехал на Урал, отец обрадовался, видя, с каким интересом молодой человек присматривался к заводскому делу, готовясь во всеоружии стать на место отца. Но внимание сына к Сусанне расстроило Акинфия не на шутку. Он с охотой воспользовался первым же случаем отослать сына в столицу по делам.

После отъезда Прокопия на душе стало спокойней, ревность тревожила реже, но совсем не исчезла. Неожиданные капризы Сусанны невольно наводили подчас на новые подозрения. Порой лицо Акинфия покрывалось багровыми пятнами гнева. Он негодовал на собственную трусость перед этой подвластной ему женщиной. Почему он не мог по-демидовски властно подчинять себе любовницу и, напротив, сам подчинялся и уступал ее прихотям?

Спальня Акинфия до половины облицована белым мрамором с красными жилами. Верхняя часть стен покрыта полтавским дубом. Высокие окна забраны чугунными решетками и прикрыты синими бархатными шторами, обшитыми бахромой. Пышные складки бархата перехвачены серебряными шнурами с тяжелыми кистями. Такие же завесы из бархата устроены на дверях. Кое-где материя побита молью, но весь вид убранства спальней богат и торжественно спокоен.

В простенке между окнами висит большой портрет Сусанны в платье из брюссельских кружев. Написан портрет голландским живописцем год назад. Демидов отвел взгляд от портрета. От бессонницы пришло ощущение расслабляющей дурноты, желание лечь.

Просторное ложе – из резного ореха аглицкой работы – осенено бархатным балдахином в тон штор. Одна пола балдахина откинута, видна чуть примятая перина под собольим покрывалом на малиновом шелке.

Камин красиво облицован колыванской красной яшмой. Рядом высокие, в рост человека, бронзовые канделябры, отлитые по заморскому образцу на Ревдинском заводе.

Еще стоят здесь шесть кресел с обивкой синего бархата. На спинках гербы и шитые серебряные узоры. У постели – персидские ковры, под креслом хозяина медвежья шкура, придавил ее медный стол с круглой малахитовой доской. На столе – свечи, чернильница, бумаги, гусиные перья в соседстве с брошенным пудреным париком.

Мельком хозяин глянул на свое отражение в зеркале над камином, отвернулся в досаде. И в тот же миг французские часы с музыкой прозвонили одиннадцать часов. Акинфий прислушался – сквозь оконные шторы донесло снаружи удары башенного колокола. Фальшивя мелодию, куранты невьянской башни исполнили менуэт...

...Тридцать три года прошло с тех летних сумерек, когда снаряженный отцом тульский обоз прибыл на Невьянский завод. И обозом и заводом пришлось самолично управлять Акинфию. Тридцать три года Акинфий укрощал уральскую целину, смирял ее в демидовской упряжи.

Туго пришлось по первости! Взмокала на Акинфии рубаха даже в лютую стужу. Руки, привыкшие дома ковать железо, приходилось здесь держать в карманах, да со сжатыми кулаками. Кабы не прожженные подручные Мосолов и Савва и опытные тульские литейщики, не сладить бы с природой, не справиться с хмурыми обитателями этих хмурых земель.

Туго пришлось. Стиснув зубы, кровянил людские лики не желавшим ходить по демидовской струнке. Студил глаза злобой, чтобы не сморгнули перед лютой опасностью, хранили холод и твердость каленой стали.

Отец, знать, чуял в сыне скрытую волю, выбирая из трех сыновей именно его для отсыла на Урал.

Фундамент демидовского владычества в крае Акинфий забутил крепко. Повалив вековые леса, начал в новых домнах плавить из уральской руды русское железо.

Но лишь теперь Акинфий до конца осознал, какая сила помогла ему утвердиться на Урале. Этой силой была приверженность кержаков к вере и порядкам старой Руси. Именно она погнала на Урал кремневых людей, без которых не утвердить бы себя Демидовым на Урале ни звериной жестокостью, ни неуемной смелостью.