Сказание о верном друге. Тайна седого тугая

Тихо шелестели листья на деревьях, мирно плескалась вода под берегом. Временами долетали издали ночные звуки тугая: то затявкает шакал, то разнесется леденящий сердце вопль — так и не узнали, кто это стонет! — то пронзительно прокричит ночной охотник сыч: «кувит-кувит!»

— Давно на острове? — спросил Степан Никитич.

— В тот же день пришли, что и Михаил; мы вечером, а он ночью.

— Неужто пять дней колупались? — удивился Михаил Никитич. — Мы с Нюсеной за полтора управились, и не так чтоб шибко шли.

— День, считай, ветер нас задержал…

— Да, ветряга здоровый был, у Галины почти смётанный стог распотрошил, — вставил Степан.

— Полдня лодку латали, потекла вдруг, как решето.

— Как так? — Степан повернулся к брату. — Что за лодку ты им дал? Детей потопить?!

— Быть не может, — прохрипел Михаил Никитич. — О камень ударились или на галечном перекате елозили?

— Это еще до переката случилось, на второе утро. Смотрю, воды по самые борта.

— Непорядок это, Михаил, — укорил брат.

— Черт знает что! Нонешний год смолил. Обшива хорошая, менять даже не пришлось…

«Полтора дня добирались Михаил Никитич с Нюськой до острова, — рассуждал Пулат. — А где он был три с половиной дня перед этим?»

— Захоронку Макарову не искали?

— Искали, — ответил Серафим Александрович. — Ездили мы с Радиком. Все облазали, и следа лачуги нет. Если и было что, так давно быльем поросло…

Надолго замолчали.

Со стороны Нюськиного шалаша послышался звонкий лай Малыша. Потявкал и замолк.

— Что это он, на шакала? — спросил Серафим Александрович.

— На острове шакалов нет, — ответил Михаил. — Спросонья, должно.

Потрескивали в костре сучья, булькал чайник. Серафим Александрович поднялся, походил вокруг, разминая ноги.

— Поглядите, какая ночь! Ради нее одной стоило проделать все путешествие.

Вдоль реки дул прохладный упорный ветерок, разогнавший комаров. За шелестом листвы и тихим перезвоном волн пригасли, отодвинулись на второй план голоса тугая. На юго-востоке ширился и разгорался серебристый холодный свет восходящей луны.

— Да, — глухо откликнулся Степан, думая о чем-то своем, — представить себе не могу… чтоб Макар своими руками такое сделал! Лучше хлеб черный жрать на своей земле, чем булку на чужбине.

Он сплюнул.

— Какую булку? — спросил Михаил Никитич. — Его поманили булкой, а жрал-то он мякину горькую… И до конца жрать ее будет.

— Расскажи, Михаил Никитич, как дело было, — попросил Серафим Александрович.

— Что рассказывать?.. За золотые погоны продал он нас, братьев своих… Когда ЧК раскрыла белоофицерский заговор и поарестовала ихнюю верхушку, Макарка с дружками-офицериками прибежал в тугай прятаться…

— Помню я, — вставил Степан Никитич, — как они прискакали на лошадях. Трое их было, один как будто раненый.

— Да, — проговорил Михаил раздумчиво, — не раненый, пьяный. Старшой ихний Макарке строго наказывал глаз с него не спускать и пристрелить в случае чего… Какой-то приказ тот потерял, и за это судить его должны были…

— Ну а еще что-нибудь говорили? — нетерпеливо спросил Серафим Александрович.

— Может, и говорили, да только слушать их мне было ни к чему… И пристрелить могли, между прочим. Наутро того пьяного нашли на берегу Дарьи с простреленной головой.

— Не припомню я, чтобы привезли они с собой что-нибудь такое для захоронки — ящики там или свертки, — почесал в затылке Степан.

— Ничего не было, кроме полевых сумок, а у пьяного и сумки не оказалось, — подтвердил Михаил.

— В сумке вполне могли быть важные документы, — горячо сказал Серафим Александрович. — Нет, неспроста Макар хочет, чтобы отыскалась эта захоронка.

— Далась она вам… Главное — Макар сбежал, и точка… Помнится, по норам схоронились, как шакалы. Не знаю уж, как он, а офицерье заодно с басмачами люд губили, пока их Советская власть не повытравила. Недобитые за границу убегли. Вот и вся Макарова биография. Жалеть о нем нечего. Прощения ему нет. В народе верно говорят: собаке собачья смерть.

— Не о прощении речь, — проговорил Степан с нажимом, — и не нам его прощать. Но ты будь человеком, помоги выяснить правду.

— Ладно. Пусть будет по-вашему. Поищу. Только прав Серафим: вряд ли что сохранилось, — многонько годков-то утекло…

Пулат так и уснул с беспокойством на сердце, и сон его был неглубок и тревожен всю ночь напролет. И только когда предутренний ветерок стал играть стенками полога, прохватился он ото сна, поглядел сквозь марлю на поблекшие в предрассветных белесых сумерках знакомые, родные созвездия и крепко уснул. Так и не услышал он, как подошел ночью караван и забрал Степана Никитича.

Глава пятнадцатая НИТОЧКА К ТАЙНЕ