Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)

Корчма Рыбачьей Отмели, по мнению Эйнара, оказалась достаточно далеким от персонифицированной сестрицы местом. Внутри царил полумрак, разбавленный симскарским светом, проникающим внутрь сквозь маленькие оконца. Пахло уютом. Это довольно сложное, с трудом поддающееся описанию сочетание самых разных ароматов, уникальных для каждого отдельно взятого места. В корчме Рыбачьей Отмели пахло свежей выпечкой, еловым лапником, сосновой смолой, сырой рыбой, землей, морской солью и овцами. Но главное, в корчме было тихо и умиротворяюще спокойно. На лавке у стены дремал кот, лениво свесив переднюю лапу и длинный хвост. Мерцали угли в плите, на которой томился котелок, судя по запаху, с чем-то не самым удобоваримым. Хозяйка флегматично мела пол. Хозяина видно не было. Эйнар вообще не видел его со вчерашнего вечера. Он смутно припоминал, что хозяин — маленький, плешивый человечек с мордочкой хитрого грызуна — как сквозь землю провалился сразу после того, как Сын Войны перевернул пару столов и принялся размахивать скамейкой, обгладывая бараний окорок. Или все же скамейку? Он точно не помнил. Как и причин, которые вынудили его поступить таким образом. У Эйнара была скверная память на вчерашнее, но он видел в этом только положительную сторону: когда наутро рассказывают о хмельных приключениях, слушаешь как будто бы о пьяных выходках совершенно другого, незнакомого человека; можно даже посмеяться вместе со всеми или возмутиться, нравоучительно заключив: «А все потому, что пить надо умеючи и меру знать», или клятвенно заверить, что уж ты-то точно никогда бы в жизни такое не устроил. На резонное напоминание, что именно ты такое и устроил, всегда можно многозначительно пожать плечами и ответить, мол, я не виноват, это все вот он, козел старый, Друкнадюром звать. Кто сказал, богохульство и оскорбление? Каких еще таких верующих чувств? Так если он козел, вон и рога, и копыта имеются, где тут оскорбление? Ну, видите? Нет? А я вижу. Кто из нас полубог, я или вы? Я-то родича всегда увижу и признаю, даже если он козел.

За столом возле окна мирно дремал, припав к прокопченным бревнам стены, единственный гость. Лежащие на столе перед ним кантеле недвусмысленно намекали на род его деятельности. У Эйнара самопроизвольно зашевелились усы и встопорщилась борода, а кулаки сжались ровно настолько, сколько требуется, чтобы сдавить певуну хилую шею и затолкать обратно в глотку слова его дурацкой песенки. Впрочем, Эйнар ненавидел не всех скальдов подряд. Например, к мертвым скальдам он относился с уважением и даже любил их (если, конечно, мертвому скальду не приспичит драугом стать). К скальдам с кляпом во рту он относился сносно и согласился бы вместе выпить. Но больше всего Эйнар уважал спящих скальдов и считал своим священным долгом оберегать их чуткий сон. Ведь если он проснется, то неминуемо перейдет в разряд скальдов пищащих, бренчащих и звенящих, а таких Эйнар ненавидел всей душой.

Сын Войны осторожно прикрыл за собой дверь и на цыпочках покрался вглубь корчмы, успев сделать ровно один шаг, прежде чем ударился лбом о балку перекладины. Гулко загудело. Эйнар молниеносным движением схватил вибрирующий брус, зажал его, прикладывая палец к губам и с тревогой косясь на скальда. Скальд засопел сквозь сон, поворочался, устраиваясь на стене поудобнее, но не проснулся. Эйнар успокоился, облегченно выдохнул, заботливо, виновато похлопал брус ладонью, нагнулся, проходя опасный участок, и встретился с взглядом приветливо улыбающейся, не размыкая губ, хозяйки. Это была полная женщина того возраста, когда юношеская свежесть и нежность позади, а до старости еще очень далеко, но первые морщины уже нахально заявляют свои права на лицо и шею, с ранней проседью в густых, светло-русых волосах, уложенных подобающим замужней образом. Хозяйка молча, с пониманием кивнула, приставила к стене метлу и очень тихо, удивительно легко для своей полноты, грациозно и неспешно скрылась в кухне, плавно качая бедрами. Эйнар задумчиво поскреб затылок, хмуря брови. Хозяйка откровенно волновала его. Было нечто крайне притягательное и загадочное в ее флегматичности, неторопливости и невозмутимом спокойствии. Как он смутно припоминал со вчерашнего вчера, эта женщина, двигающаяся с некоторой ленцой, словно пытаясь побороть вязкую сонливость, каким-то волшебным образом всегда оказывалась рядом еще до того, как успеешь подумать, что кружка опустела и неплохо бы попросить доливки. И всегда с новой кружкой, щедро наполненной до краев. А еще Эйнар не слышал, чтобы она хоть раз произнесла хотя бы слово. Даже когда все вокруг почему-то ни с того, ни с сего принялись орать, хозяйка прислонилась к перегородке, отделяющей кухню от залы, скрестила пухлые руки на пышной груди и просто молча смотрела, широко, загадочно улыбаясь, не размыкая привлекательных губ. А все постепенно замолкали и рассаживались по своим местам. Даже он вроде бы сел. А может, третий бочонок плохо подействовал на ноги?