Сказания древа КОРЪ

И только прозвучали эти слова в голове Корнина, как естественный светильник погас, словно задул его вздох невольников. Прошло ещё какое-то время – то ли несколько часов, то ли минуты, показавшиеся часами, – распахнулся над головами квадратный люк, раздался голос: «Станция Слон. Выползай, контра, вошь белая!» На воздухе приободрились: простор и для рабов – простор.

Причалили. На берегу копошились в полумраке какие-то тёмные люди. Перетаскивали в Кремль что-то сложенное на пристани. Но впечатления труда не было – не было имени, во имя которого он вершился. Круто изогнутые рёбра сгоревших куполов казались нарисованными углём на сером небе. Все колокола со звонниц были сброшены, валялись расколотыми среди руин, куч бытовых отходов, строительного мусора, останков книг из сгоревшей дотла четырёхсотлетней библиотеки, иконной щепы с остатками сорванных окладов, искорёженной, разбитой церковной утвари, лоскутов священнических облачений – следов разгрома и небрежения. Чернели припорошенные первым снегом пепелища и высились страшные, как поставленные торчмя покойники, печные трубы. Чернели – без единого огонька – окна. Подновлённый наспех фасад одной из монастырских построек за крепостной стеной косо, закрывая часть освещённых только здесь окон, перечёркивал огромный плакат. Он призывал строить новую жизнь. Красная доска у входа с надписью крупно «УПРАВЛЕНИЕ СОЛОВЕЦКИМИ ЛАГЕРЯМИ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ» грозно напоминала о власти трудящихся. Одним словом – СЛОН.

Встречные (только мужчины всех возрастов) делились на глаз, издали, на две категории. При приближении различия детализировались. Одни были прямоходящими, другие – вроде приматов, привыкших находится в согнутом положении. У первых, как правило, обнаруживался наган на боку или винтовка за спиной, одеты они были добротно, от их лиц веяло уверенностью в себе. Вторая категория, численно намного превосходящая первую, спасалось от холода лохмотьями не только крайней степени изношенности, но отмеченными какими-то рванными дырами на груди и спине, с бурыми пятнами вокруг. Среди последних преобладали интеллигентные лица, но всех объединяло особое выражение глаз. Наверное, так смотрели в мир и в себя первые люди, когда их выбросили из обжитых пещер невесть откуда появившиеся представители нового вида, не более разумные, но безжалостные, лишённые религиозного чувства и зачатков нравственности.

Накормив «пополнение» пресной, без масла, кашей, именуемой «шрапнелью», предоставили ему на ночлег голые доски пола в переполненной старожилами трапезной. Самое тёплое место, у круглого столпа по центру огромной палаты со сводчатым потолком, занимали уголовники. Между ними и несколькими добротно одетыми «профессорами» сразу произошёл «полюбовный», разумеется, обмен одеждой. Солдатская шинелишка Корнина ни у кого зависти не вызвала.

Тёмным, как ночь, утром, определяемым здесь по стрелкам часов, свежих лагерников согнали к длинному голому столу в притворе какого-то собора. С одной стороны стола, за бумагами, сидели с деловым видом молодые службисты и коротко остриженные барышни. Началось уточнение списков и распределение по категориям заключённых. Корнин оказался в списке «контрреволюционеров». Сюда, понял он, вносились бывшие царские сановники, чиновники и офицеры, отказавшиеся служить рабоче-крестьянской власти, узурпированной в значительной степени инородцами. Потом члены партий, признанных реакционными, вроде конституционных демократов. Ещё стойкое духовенство всех вероисповеданий, просто состоятельные люди, самостийники окраин, эмигранты-возвращенцы. Кроме названных – иностранцы, которых нелёгкая занесла в Россию перед переворотом. Оказывались в этом перечне уцелевшие от резни кронштадтские матросы, тамбовские крестьяне, выжившие после иприта и пудовых снарядов выдающегося советского полководца Тухачевского. Наконец, «разоблачённые» командиры Красной Армии, а также особо опасные преступники и крупные спекулянты.

Потом, перегнав подневольных в бывшую Келарскую палату, хозяева положения, огэпэушники с сытыми лицами (из той, высшей расы-породы homo sapiens sapiens), начали процедуру переодевания «контрреволюции» в арестантскую одежду. Эта «форма» не была одного образца по пошиву и цвету и качеству ткани. Объединительным признаком служили те самые рванные дыры, «отороченные» бурыми пятнами, что бросились в глаза Корнину при высадки на берег. Учёный догадался – это одежда, снятая с расстрелянных. Лучшее с приговоренных снимали перед казнью. И по снегу гнали к расстрельному столбу или стенке, к обрывистому берегу моря в исподнем, разутого. Однако, если на твоих плечах снятое с казнённого, у тебя есть шанс умереть в верхней одежде. Многие из заключённых, мерзляки по натуре, сами напрашиваются на такое «бэ-у» – если умирать, то лучше в тепле, с комфортом.