Сказания древа КОРЪ

Корнину совсем было не до экскурсий по пыточным камерам изолятора, но находиться рядом с юбиляром уже было пыткой. Учёный готов был идти, бежать куда угодно, лишь бы прочь от дома, построенного для богомольцев, а теперь превращённого в логово ржущих козлоногих существ со свиными рылами и будто покрытых кладбищенской тенью, что расползается отсюда по всей стране. От этого вертепа ноги Корнина сами понесли к белому храму, но теперь в звуках, доносившихся оттуда, явно слышались вопли истязаемых. Он приостановился в нерешительности. Оглянулся на Фёдьку, тот насмешливо улыбался, спрашивал глазами: что, сдрейфил, дядя? Корнин подумал: «Жалкий у меня вид, наверное, если вызывает презрение у мальчишки. Надо взять себя в руки». И первым вошёл в Божий дом.

Неразлучная пара – арестант и конвоир – успела обойти почти все строения на горе Секирной до того, как вооруженная, снабжённая керосиновыми фонарями охрана стала загонять «непривилегированных» узников под крыши на ночлег, вповалку со штрафниками. В охрану из-за кадровых трудностей набирались тоже заключённые, но «привилегированные»: бытовики, бывшие красноармейцы и чекисты, осуждённые за различные преступления, отступники из монашеской братии. Командовали ими свободные службисты.

Экскурсия сблизила подневольного экскурсанта и его гида. Если вначале Корнин сам выходил скорым шагом из очередного помещения, то в конце дня Федька, ставший в устах пожилого человека Федей, под ручки выводил своего подопечного на свежий воздух, а где и волочил разбитыми сапогами по снегу, совсем обезноженного. Парню пришлось не раз защищать Корнина от самодуров, маленьких начальничков. Это была самая страшная категория «унтер-командиров». Они всплывали из массы разного рода преступников, благодаря стукачеству, умению пресмыкаться перед сильными, предательству собственных идеалов и близких. Выделиться в глазах горстки лагерных чекистов «с холодным умом, горячим сердцем и чистыми руками» – значило получить привилегии, что обеспечивало лишнюю пайку хлеба, гарантированный глоток самогона, «приличную» одёжку и обувку, право посещать редкие женбараки, где содержались, в основном, осуждённые проститутки. Главное, начальство закрывало глаза на их произвол, они могли стрелять в таких же как они «поражённых в правах», но лишённых привилегий.

Чтобы это «слоновье сословие» не возомнило о себе невесть что, время от времени из Москвы наезжали комиссии с членами Коллегии ОГПУ в составе. Проводилось дознание по выбранным наугад жалобам заключённых. Назначались виновные, из опричников, планово подлежащие наказанию. Некоторых из них примерно расстреливали. И справедливость торжествовала. Кадровых же истязателей, даже за необоснованное убийство, в крайнем случае, переводили на материк.

В этом и во многом другом просветил Корнина его «Вергилий». Это имя вспомнилось Корину, когда они закончили обход ближних к храму строений. «Ещё круг и шабаш, – сказал охранник, имея в виду постройки, расположенные ниже по склонам горы и мечтательно добавил. – Пожрать бы где». Корнин достал из-за пазухи припасённую горбушку чёрного, словно древесный уголь, хлеба, отдал молодому организму. «А ты, дед, смотрю, не говно», – обрадовался парень, вгрызаясь белыми зубами в каменную корку. Пока он утолял голод, этнограф переваривал увиденное.