Сказания древа КОРЪ

И Корнину к концу дня стало казаться, что он не в своём уме, что он бредит, видит наяву жуткий сон. На его просьбу отвести его в административный корпус, Федя твёрдо возражал, мол, ему приказано показать контрреволюционеру Корнину всё хозяйство. А не выполнит приказ, то сам может поплатиться чувствительно. «Терпи, дед, дурных нет». Заглянули к уголовникам. При входе конвоир переложил наган из кобуры за пазуху. В накуренном помещении шла вдохновенная игра в очко – проигрывались и выигрывались пайки, имущество политических и «контриков», выставлялись на кон отдельные головы, разыгрывались поимённо жилицы женского барака. Федя в шутку припугнул Корнина: «Хошь, на тебя поставлю?». Но тот остался к предложению равнодушен.

Последний «круг ада» завершился у подошвы горы, и конвоир буквально потащил конвоируемого наверх в кромешной темноте, ориентируясь на слабый электрический свет в окнах бывшего гостевого дома. В нём, над административным этажом, занимали комнаты семьи ответственных чекистов.

Юбиляр был к этому часу настолько пьян, что не мог вспомнить, кто перед ним. Долго пялился на возникшего перед ним старика с лопатообразной седой бородой, в ветхой солдатской шинели. «Ладно, потом… завтра. Иди, спи!». – «Бумагу бы мне, – схитрил было Федя, привязавшийся за день к «контрику», – что мой, тово, перевоспитан». – «Какая, к е-е-е… матери, бумага? И ты спи! И тебя завтра… на пеньки».

Конвоир, дерзко прихватив с углового столика жестяное блюдо с «ассорти» и ополовиненную четверть самогона, подмигнул Корнину, дескать, уходим. В тёмной прихожей нашли на ощупь боковую дверь. За ней оказался гостиничный номер с двумя узкими койками, освещённый через голое окно светом фонаря, подвешенного над крыльцом. От обогревателя веяло теплом. Сняли верхнее, ополоснулись у рукомойника в углу и устроились на койках за табуреткой с блюдом пахучего мясного ассорти друг против друга. Федя набросился на еду, мычал и запивал самогоном, спросив только: «Не будешь? Уважаю». Осушив вместительную ёмкость, откинулся к стене, завалился на бок с сапогами и мгновенно заснул. Корнин, заставивший себя поесть, немного подождал. Он знал, что будет делать.

Не торопясь, вновь оделся. Федя не побеспокоился о запоре: куда здесь бежать? Двери – одна и другая, на выходе из дома, – открылись и закрылись за узником СЛОНа бесшумно. Храп конвоира и пьяно солирующего «а капелла» юбиляра проводили беглеца. Корнин обогнул храм и оказался на площадке, от которой уходила вниз каменная лестница со ступенями по числу дней в обычном году. Виднелось несколько верхних ступенек, остальные тонули во мраке. И перед ним стеной стоял мрак, звучащий далёким морем. Там, в полуночной стороне, верстах в трёх, знал Корнин, врезается глубоко в берег Сосновая губа.

Старый, уже дрогнувший перед временем человек, нащупывая ступени ногами, стал медленно спускаться к подошве горы. Вот последний тёсаный камень под тонким слоем снега, засыпавшего следы недавнего убийства. Хрустит под ногами галька. Замёрзшее озеро и в темноте отличается по оттенку от берега, так как сильный ветер легче сметает снег со льда, чем с бугристого берега. Двинулся вдоль него. Через час, примерно, прикинул беглец, лёд справа кончился. Впереди не видно не зги. Нет, затеплился огонёк! Это может быть в ските. За скитом Сосновая губа, Федька с горы показал. Взял направление на огонёк, пошёл ещё медленней, скользя на валунах и падая. Но боли не чувствовал. И холод на ветру его не брал. Он как бы превратился в самостоятельную мысль, отделившуюся от тела. Она вела вперёд, к цели, и была светлой, радостной. Как сказал тогда Йима, перед тем, как исчезнуть в расщелине? – Шамбхлала. У русских – Беловодье. Всё совпадает: Беловодье – Белое море.