Сказания, легенды и притчи

C. В одном селе жил мужик; у него был сын — доброй да набожной. Раз отпросился он у отца и отправился на богомолье. Шел-шел, и пришел к избушке, а в той избушке стоит старичок на коленях и Богу молится. Усмотрел его старец и спрашивает: «Кто ты таков и куда путь держишь?» — «Крестьянской сын, иду на богомолье».— «Иди сюда, давай вместе молиться». Стали они рядом перед святою иконою и долго-долго молились Богу. Окончили молитву; старец и говорит: «Давай теперь побратаемся». Побратались они; распрощались и пошли всякой своею дорогою. Только воротился крестьянской сын домой, отец вздумал женить его; сосватал невесту и велит под венец идти. «Батюшка,— говорит крестьянской сын,— позволь мне весь век свой Богу служить; я жениться не хочу». Отец и слышать того не хочет: «Ступай, да и ступай под венец». Вот он подумал-подумал и ушел из родительского дому. Идет путем-дорогою, а навстречу ему тот самой старец, с которым он побратался. Взял его за руку и привел к себе в сад. И показалось крестьянскому сыну, что побыл он здесь только три минуточки, а был он в саду не три минуточки, а триста годов. Как воротился в свое село, смотрит — и церковь уже не та, и люди другие. Стал спрашивать у священника; где же прежняя церковь и где такие-то люди? «Этого я не запомню»,— говорит священник «Где же та невеста, от которой жених из-под венца ушел?» Справился священник по книгам и сказывает. «Это уж давным-давно было, назад тому триста лет». Потом расспросил он крестьянского сына, кто он таков и откуда явился, а как узнал обо всем, велел причетникам обедню служить: «Это,— говорит,— меньшой брат Христов!» Стала обедня отходить, начал крестьянской сын умаляться. Окончилась обедня—и его не стало. (Записана в Зубцовском уезде Тверской губернии)

В приведенных нами легендах особенно любопытны указания на те мучения, которые ожидают грешников за гробом. Эти народные поверья запечатлены отчасти тем же вещественным характером, который так ярко отразился в лубочных картинах, изображающих Страшный суд и смерть грешника. Неразвитый ум и огрубелое чувство простолюдина не в силах представить себе, чтобы муки душевные могли быть нестерпимее телесных, и он убежден, что за тяжкие грехи посадят его в котел с кипящею смолою, повесят за язык, ребро или за ногу, станут мучить на огненном ложе, бить раскаленными железными прутьями; верит, что клеветник и лгун будут по смерти лизать горячую сковороду, что на опойцах черти станут возить дрова и воду, что любодейницу будут сосать лютые змеи.

Поселяне рассказывают, что во время обмирания (летаргического сна) душа человека, руководимая Николаем-угодником, странствует на том свете по аду и раю, видит там Своих родных и знакомых, обреченных на муку и страдание или блаженствующих в райских садах. Обмиравшая душа может передавать повесть своего странствия в назидание живущим; запрещается ей сказывать только три какие-то таинственные слова. Г. Кулиш собрал в одно целое несколько таких рассказов о хождении души по тому свету — рассказов, исполненных поэтических образов и некоторыми своими подробностями приближающихся к напечатанным нами легендам (Записки о южной Руси, т. I, с. 306—308).

Идемо, повествует обмиравшая старушка, коли ж гризутця два собаки над шляхом, так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се два брати, що погризлисьта й побились, идучй степом; то Бог и сказав: коли вже й ридни брати бъютця, те де ж буде те добро миж людьми? Нехай же, каже, стануть вони собаками и грызутця.

Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг невидно с трави, а сами худи, худи, як дошка. А биля их ходят воли по самий земли — ни травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оце, що худии воли, то то багати люде, що жили сами в роскоши, а бидним не помагали; а ситии воли, то то бидни люде, що од свого рота одиймали та старцям из последнего давали. Отже вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу, та худи, як дошка.

Идемо, аж миж двома дубами горить у поломъи чоловик и кричить; ой, проби! «Укрийте мене, бо замерзну! Ой укрийте мене, бо замерзну!» Дид и каже: «Оде той чоловик, що просився до его зимою в хату подорожний, а на двори була метелиця та хуртовина, а вин не пустив, дак той и змерз пид тином. Оце ж тепер вин горить у поломи, а ему ще здаетця, що холодно, и терпить вин таку муку, як той подорожний терпив од морозу».

Идемо дальше, коли лежить чоловик коло криници; тече ему ривчак через рот, а вин кричит: «Проби! Дайте напитьця! Проби! Дайте напитьця!» Дид и каже: «Сей не дав чоловикови в жнива води напитьця; жав вин на ниви, аж иде старчик дорогою, а жара велика, Спасивська. «Ой,— каже,— чоловиче добрий! Дай, ради Христа, води напитьця!» А вин ему: «Оце ж для тебе вивиз! Биллю на ниву, а не дам такому дармоиду, як ти!» То от, тепер ему ривчак через горло бижить, а вин ще пить просить, и до вику вичного буде ему так жарко да тяжко, як тому старцеви, що йшов дорогою»'.