«Славный у старых панов был Яремка-кузнец: бывало, сделает серп ли к дверям рукоятку ль, задвижку, крючок ли, завески ли к скрыне — ну так ведь прехитро украсит резьбой да насечкой, что, ей, загляденье! Вот так бы сидел да глядел бы! Ну, а кузница-то у Яремки: право, и хата другая не будет просторней и краше... Подле горнила, на самой на печке, висел на холсте намалеванный черт, повешенный кверху ногами, ну дай списанный точно! Кто ни посмотрит, узнает: черт да и черт тебе! Черный, с рогами, с предлинным хвостом, с бородою, с калиткою денег в когтях и с людскими грехами. Черта Яремка повыпачкал грязью и дегтем, очи проклятые выжег, всего исколол, исцарапал. Если Яремка кует — уж он так норовит, чтобы к черту спиной повернуться.... А если и глянет, бывало, на черта, то, верно, чтоб плюнуть на чертову харю». Черт разозлился и решился отомстить. Вот нанялся в кузницу новый работник, цыган, и какой работник! Десять против него не сработают; Яремка только смотрит да деньги считает.
Приехал однажды к Яремке хромой атаман. Цыган предложил ему сковать ногу. Атаман согласился. «Цыган пригораздил к жаровне хромую ногу; ударил молотом, спрыснул водою, посыпал песком. Атаман лишь вышел из рук кузнеца — да в присядку! С этой поры к кузнецу приносили не лом да железо, а увечье, недуг да калечество». Много перековал цыган: стариков и старух в молодых, калек в здоровых, безобразных в красавцев. «Как-то работник цыган отлучился: а барин Яремкин, дряхлой старик, приходит к Яремке с приказом — перековать его в молодцы. Недолго думал кузнец: завязал его в мешок, подложил угольков в жаровню, и, бросив в горнило, сам принялся раздувать. Отчаянный крик и стоны господские скоро затихли. Вынул Яремка с огня обгорелые кости... Цыган пропал без вести! Уж палач и Сибирь ожидают Яремку!» Велел он позвать священника с молитвою; вот священник прочитал молитву, стал кропить святою водою и прямо попал в намалеванного черта. Вдруг откуда ни взялся — пришел цыган, вызвал Яремку и сказал: «Что хочешь надо мной делай, глумись и ругайся, только не кропи святой водою! Сейчас приведу твоего барина». Скоро явился барин молодец молодцом! Яремку простили, а работник его сгинул без вести, Яремка снял чертов портрет и швырнул в огонь: с той поры черт почернел еще хуже и любимым местом его стали кузнечные трубы.
Смотри также легенду: «Пустынник и дьявол».
В немецкой сказке совсем иначе обставлено предание о перековке дряхлых стариков в юношей, полных сил и здоровья; здесь оно связывается с Христом и апостолами. Однажды шел Господь по земле вместе с апостолом Петром. Дело было к вечеру, и они попросились ночевать к кузнецу. Случилось, что в то же время пришел туда за милостиной бедный нищий, совсем согнувшийся от старости и недостатка сил. «Господи! — сказал св. Петр.— Даруй ему, чтобы он сам мог добывать свой хлеб». Господь приказал кузнецу развести огонь: «Я желаю,— говорил он,— помолодить этого больного старика». Кузнец положил в горнило горячих угольев, св. Петр принялся за меха, и когда все было готово, взял Господь старого нищего, положил его в горнило на самый жар и раскалил до красна, после того бросил его в воду, дал охладиться горячему телу и благословил: и тотчас восстал нищий здоровым, сильным, молодым, как будто ему было только двадцать лет. На другой день то же самое повторяет кузнец с полуслепою, сгорбленною старухою, но его опыт оказывается неудачным.
Любопытно то целебное и животворное свойство, какое в этой легенде и во многих других народных сказках, приписывается воде и огню: это. поверье, по своему происхождению, принадлежит глубокой доисторической старине, когда обожались стихии, и когда знахарство (лечение больных) входило в область религиозных священнодействий. С принятием христианства многое из этих старинных представлений — в массе народа, по преимуществу живущей преданием, было удержано и сказалось. в ее поэтических созданиях, между тем как самая обстановка нередко заимствовалась из иного мира. Так было у всех народов, так было у славянских племен.
Norwegiche VolksmUchen (ч. 1, N 21) передают сказание о кузнеце отчасти сходно с немецкою легендою, напечатанною братьями Гримм, отчасти со своеобразными дополнениями.