Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Рассмотрим два случая. В первом отсылка текстуально прозрачна: если, скажем, комический персонаж начинает рассуждать на тему «быть или не быть» («essere о поп essere») или даже (возьмем ради наглядности совершенно надуманный пример) в том случае, если в мюзикле о первых луддистах разрушитель ткацких станков будет задаваться вопросом о том, «ткать или не ткать» («tessere о поп tessere»). Тогда, если переводчики самостоятельно примут решение воспользоваться переводом шекспировского to be or not to be, хорошо известным в их языке, это будет знаком того, что в оригинале нечто едва ли не обязывало к такой отсылке, поскольку они ее уловили.

Второй случай – тот, когда отсылка не прозрачна сама по себе или же не прозрачна для той культуры, к которой принадлежит переводчик. Вспоминаю совсем недавний случай, когда моя переводчица на один не слишком распространенный язык, на который великие шедевры современной литературы не переводились, спрашивала меня, что делают дамы, расхаживающие по комнате и беседующие о Микеланджело: она просто не уловила отсылки к Элиоту{ 120}. Но может случиться и так, что переводчик на какой-нибудь достаточно широко распространенный язык не уловит в итальянском тексте отсылки к строчкам: «Бледный, задумчивый отдых полуденный / У раскаленной стены огорода») { 121}, – и это, конечно, уже упоминавшиеся случаи, когда автор предлагает читателю искать аналогичную отсылку в его родной литературе. Во всяком случае, если переводчики отсылку не улавливают, а автор предлагает им подчеркнуть ее, тогда можно сказать, что (1) либо автор считает, что некоторые читатели могут быть более сведущими, чем переводчики, и предлагает последним адресоваться к ним должным образом; (2) либо автор ведет безнадежную игру, в которой текст становится темнее его самого, и все же не понимает, почему бы любящим его переводчикам не угодить ему, оставив его в сладостном заблуждении, будто хотя бы один читатель из миллиона будет расположен уловить его подмигивание.

Вот что я хотел бы обсудить на нижеследующих страницах о переводе интертекстуальной иронии.

* * *

То или иное произведение может изобиловать цитатами из других текстов, не являясь поэтому примером так называемой интертекстуальной иронии, или интертекстуальных отсылок. «Бесплодную землю» Элиота нужно снабдить не одной страницей примечаний, чтобы выявить все отсылки к сокровищнице литературы, но сам Элиот превратил примечания в часть своего произведения, потому что представление о неискушенном читателе, не способном уловить все референции, показалось ему непереносимым. И все же даже необразованные читатели способны оценить текст по его ритму, по его звуку, по смутному беспокойству, вызываемому такими именами, как Стетсон, Мадам Созострис, Филомела, цитатами по-немецки и по-французски; но они наслаждаются текстом, как человек, подслушивающий за запертой дверью, улавливая лишь часть многообещающего откровения.

Ироническая отсылка имеет отношение к тому факту, что в тексте можно обнаружить не два, а четыре различных уровня прочтения, а именно буквальный, моральный, аллегорический и анагогический, как учит нас вся библейская герменевтика. У многих текстов есть два уровня смысла, и достаточно подумать о моральном смысле евангельских притч или же басен: неискушенный читатель может прочесть басню Федра о волке и ягненке как простой рассказ о споре между животными, но было бы чрезвычайно сложно не обратить внимание на некий общезначимый смысл, скрытый между строк, и тот, кто окажется неспособен на это, утратит самый важный смысл этой нравоучительной истории.

Напротив, случаи интертекстуальной отсылки – совсем иные, и именно поэтому они характерны для форм такой литературы, которая, даже будучи ученой, может стяжать и широкий успех: текст могут читать, наслаждаясь им наивно, не улавливая интертекстуальных отсылок, или же читать его могут, полностью эти отсылки осознавая (и со вкусом за ними охотясь).

В качестве самого крайнего примера предположим, что нам нужно прочесть «Дон Кихота», заново написанного Пьером Менаром. Как воображает Борхес, Менару удается не скопировать текст Сервантеса, а заново обрести его, слово в слово, но лишь заранее предупрежденный читатель в состоянии понять, каким образом фразы Менара, написанные сегодня, обретают новое значение, отличное от того, которое они имели в XVII в., и только тогда станет явной ирония текста Менара. И все же тот, кто никогда не слышал о Сервантесе, смог бы получить удовольствие от истории, в конечном счете исполненной страсти, от череды ироикомических приключений, смак которых ощущается даже сквозь тот не самый современный язык, на котором они написаны.

Что нужно было бы делать переводчику в том странном случае, если бы ему предстояло переводить «Дон Кихота» Менара на какой-нибудь другой язык? Парадокс за парадокс: ему нужно было бы определить, какой из переводов романа Сервантеса на его родной язык является самым известным, и скопировать его буква в букву.