Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Так поступили и другие переводчики: Regarde-moi, moi aussi je suis un Tigre («Посмотри на меня: я тоже Тигр», фр.); Auch ich bin ein Tiger («Я тоже тигр», нем.). Никто из них не заметил аллюзии (действительно, весьма «национальной» и понятной не всем поколениям читателей), а я забыл указать им на нее. Поскольку воздействие, которое я стремился произвести этим текстом, заключалось в том, чтобы показать, как Бельбо ищет во второсортном романе XIX в. карикатуру на собственную Волю к Власти, можно было бы отыскать что-нибудь подобное и в других литературах. По-французски, например, меня устроило бы такое: Regarde-moi, je suis Edmond Dant`es («Посмотри на меня: я – Эдмон Дантес!»).

* * *

Но когда текст запускает в ход механику интертекстуальной отсылки, нужно обращать внимание на то, что возможность двоякого прочтения зависит от полноты энциклопедической осведомленности читателя, а эта полнота может быть разной в различных случаях.

Трудно противиться очарованию вскрываемых связей, хотя некоторые из них могут оказаться совершенно случайными. Линда Хатчен (Hutcheon 1998: 166) обнаруживает на 378-й странице американского издания «Маятника Фуко» такую фразу: The Rule is simple: suspect, only suspect («Правило простое: подозревать, только подозревать») – и распознает в ней интертекстуальную отсылку к Connect, only connect («Сочетать, только сочетать!») Э.М. Форстера{ 139}.

Сколь бы ни была проницательна Линда Хатчен, у нее достало благоразумия сказать, что эта «ironic play» («ироническая игра») происходит в английской версии; в итальянском тексте (хотя неясно, был ли он у нее перед глазами, когда она писала эти строки) этой интертекстуальной отсылки нет, поскольку он гласит: «подозревать, всегда подозревать»{ 140}. Отсылка в английском тексте (разумеется, сознательная) была введена Биллом Уивером. Ничего не скажешь: английский текст содержит отсылку, а это означает, что перевод может не только изменять игру интертекстуальной иронии, но и обогащать ее.

На одной из страниц 30-й главы «Маятника Фуко», где герои воображают себе, будто вся история, поведанная в Евангелиях, была результатом выдумки вроде того Плана, который они составляют, Казобон (думая о том, что ложное евангелие – это апокрифическое евангелие) дает кощунственный комментарий, явно пародируя Бодлера: Toi, apocryphe lecteur, топ semblable, mon fr`ere (фр. «Ты, апокрифический читатель, мое подобие, мой брат»), Я удовольствовался бы интертекстуальной отсылкой к Бодлеру, но Линда Хатчен (Hutcheon 1998: 168) обнаруживает в этой фразе «parody of Baudelaire by Eliot»[178]^*. Действительно, если помните, Элиот цитирует Бодлера{ 141} в «Бесплодной земле». Верно также, что в трактовке Линды Хатчен все это приобретает дополнительный смак. Как бы то ни было, если бы Линде Хатчен пришлось переводить мою книгу, ее утонченнейшая интерпретация не принесла бы ей дополнительных затруднений (она вынуждена была бы сохранить эту цитату по-французски, как сделали большинство моих переводчиков). Однако ее замечание ставит любопытную проблему интертекстуальной иронии. Будем ли мы теперь проводить различие между читателями, добравшимися до Бодлера, и теми, кого хватило только на Элиота? А если найдется такой читатель, который обнаружил «лицемерного читателя» у Элиота и запомнил это, но не знает, что Элиот процитировал Бодлера? Сочтем ли мы незаконной его принадлежность к клубу любителей интертекстуальности?

В «Острове накануне» есть эпизоды, явно навеянные Александром Дюма, и цитаты из него приводятся иногда буквально, но читатель, не улавливающий этих намеков, может – пусть и наивно – получать удовольствие от самого эпизода. В главе 17, когда рассказывается о том, как Мазарини прощается с Робертом де ла Грив, поручив ему шпионскую миссию, говорится: