«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

План Столыпина известен, хотя наша литература не всегда представляет его с должной исторической объективностью. Идея внешне проста: вместо того чтобы наделить крестьян помещичьей землей, предлагается обогатить одних крестьян за счет других, а для того – распустить общину, облегчить переход того, что принадлежало беднякам, в собственность зажиточных мужиков; остальных должен принять, во-первых, город, его фабрики и заводы, а во-вторых, окраины, куда организуется массовое переселение.

Дворянство очень косо отнеслось к поощрению «чумазых лендлордов»; перед Первой мировой войной, как известно, из общины вышло около четверти крестьян – торжеству фермерства с разных сторон препятствовал консерватизм как помещичьего, так и мелкокрестьянского хозяйства. И тем не менее нужно с вниманием отнестись к знаменитой формуле Столыпина: «Дайте мне 20 лет, и я преобразую Россию!»

То была серьезная, последняя альтернатива старого мира, попытка избавиться от взрыва снизу путем «революции сверху» и создания новой массовой опоры режиму. По мнению Ленина, столыпинское аграрное законодательство, хотя обеспечивает лишь «самое медленное, самое узкое, наиболее отягченное следами крепостничества капиталистическое развитие», тем не менее «прогрессивно в научно-экономическом смысле», ибо Россия страдает и от капитализма, и от недостатка капитализма.

Действительно, если бы Столыпин имел 20 лет, то эти перемены, возможно, оказались бы серьезнейшим явлением; теоретически возможность длительной столыпинщины допускали, между прочим, и большевики.

Столыпинский путь был страшен, жесток – «по-турецки, по-старокитайски» (Ленин); однако это путь буржуазного прогресса, с сохранением помещиков и самодержавия, с Государственной думой.

Серьезность альтернативы доказывается и той жесточайшей борьбой, которую повели против Столыпина политически совершенно противоположные лагери. С одной стороны, новый премьер и его политика подвергались разнообразным революционным ударам. Большевики рассматривали борьбу со Столыпиным как проблему классовую, эсеры же, анархисты в немалой степени сражались с личностью самого Столыпина, вели террор и против членов его семьи. В 1911 году Столыпин, как известно, погиб от пули террориста Богрова. Поражающим российским парадоксом было то обстоятельство, что пропуск в театр для убийцы (подпольщика, связанного с охранкой), саму возможность этого покушения, фактически обеспечили крайнему революционеру крайне правые противники Столыпина, в частности начальник царской охраны генерал Курлов.

Правое дворянство и весьма прислушивающийся к нему Николай II видели в Столыпине «нарушителя вековых основ», передававшего исконную дворянскую власть – буржуазии.

Когда (1912) меньшевистский публицист Гушка (Ерманский) писал об усилении общественной роли крупного капитала в России, Ленин резонно возражал, что для буржуазии «проигрышная позиция – лес, железные дороги, земство и парламент. <…> становится еще глубже противоречие между сохранением 99/100 политической власти в руках абсолютизма и помещиков, с одной стороны, и экономическим усилением буржуазии, с другой».

Напомним, что после Сперанского до февраля 1917 года не было, кажется, ни одного русского министра, родившегося у родителей-«разночинцев». Недовольные насаждением в деревне опорного слоя богатых крестьян, реакционные дворяне были особенно взбешены, когда Столыпин попытался создать политический эквивалент своей экономической реформе. Речь шла на этот раз о проекте бессословного земства, иначе говоря, – об усилении роли недворянского элемента в местном управлении.

Малейшую уступку политической власти верхи воспринимали как совершенно невозможную, и в этих-то кризисных условиях и обстоятельствах вспомнили о старинном методе, «удавке», обращенной, впрочем, не к монарху, но к первому министру.

Ослепленные своими узкоэгоистическими интересами, эти люди не чувствовали, что история отпустила им всего шесть лет. Препятствуя столыпинскому перевороту сверху, они существенно ускоряли взрыв снизу – 1917 год.

Эпилог II

Вторая, третья русские революции – огромная волна снизу, сметающая старый мир. Однако и здесь, в совершенно новых исторических условиях, невозможно было, разумеется, избавиться от ряда старинных исторических традиций, суммируя которые Ленин писал, что в России «в конкретной, исторически чрезвычайно оригинальной ситуации 1917 года было легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести до конца России будет труднее, чем европейским странам».

При огромном прямом участии миллионных масс в событиях все же очень существенной оставалась особая историческая роль государства, центрального аппарата.

Именно об этой роли резко и откровенно писал Ленин в 1919 году в своей статье (редко изучаемой в школах и вузах) «Выборы в Учредительное собрание и диктатура Пролетариата».