«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

«Декреты приготовлявшегося правительства уцелели с своим заголовком: „Egalite – Liberte – Bonheur – Commune“¹³², к которому иногда прибавляется в виде пояснения: „Ou la mort!“¹³³»

«Декреты, как и следует ожидать, начинаются с декрета полиции».

Перечисляя отдельные пункты программы, Герцен выделяет курсивом грозные, карательные меры, причитающиеся за неисполнение гражданами их обязанностей. Заняв около двух печатных страниц этими выдержками, Герцен заключает:

«За этим так и ждешь „Питер в Царском Селе“ или „граф Аракчеев в Грузине“, – а подписал не Петр I, а первый социалист французский Гракх Бабеф.

Жаловаться трудно, чтоб в этом проекте недоставало правительства: обо всем попечение, за всем надзор, надо всем опека, все устроено, все приведено в порядок. Даже воспроизведение животных не предоставляется их собственным слабостям и кокетству, а регламентировано высшим начальством.

И для чего, вы думаете, все это? Для чего кормят „курами и рыбой, обмывают, одевают и утешают“ этих крепостных благосостояния, этих приписанных к равенству арестантов? Не просто для них: декрет именно говорит, что все это будет делаться mediocrement¹³⁴. „Одна Республика должна быть богата, великолепна и всемогуща“…

Противоположность Роберта Оуэна с Гракхом Бабефом очень замечательна. Через века, когда все изменится на земном шаре, по этим двум коренным зубамможно будет восстановить ископаемые остовы Англии и Франции до последней косточки. Тем больше, что в сущности эти мастодонты социализма принадлежат одной семье, идут к одной цели и из тех же побуждений, – тем ярче их различие».

Бабеф – хирург, Оуэн – акушер.

«Лекарств не знаем, да и в хирургию мало верим».

«Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».

Что же делать? Что же главное?

Что хорошо?

«Свобода лица – величайшее дело; на ней и только на нейможет вырасти действительная воля народа».

«Я вижу слишком много освободителей, я не вижу свободных людей… Стой! – начнем с того, чтобы освободить самих себя».

Древний спор: сначала переменятся условия и затем люди переменятся, станут свободными, или – сначала (при рабстве) освободить сколько возможно людей и лишь потом – менять условия.

Герцен – один из самых мощных защитников второго «варианта». В событиях 1848‐го и других лет он находил тысячекратные доказательства теоремы, что нельзя внешне освободить людей больше, чем они свободны внутренне. Внешнее освобождение рабов с громадной вероятностью даст через короткое время рецидив рабства, которое легко выйдет из души наружу. Он повторял вслед за французскими демократами, что для основания «республики» следовало бы еще при «монархии» иметь хотя бы пару тысяч республиканцев!

«В себе самом человек должен уважать свою свободу, – настаивал Герцен, – чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе».