«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Спор гениев, не состоявшийся в прямом смысле, тем не менее — важнейшее событие в развитии их духа.

Спор-согласие, потаенное сродство душ, которое мы, может быть, уже умеем услышать, увидеть…

Вот какие рассуждения возникли над двумя примечаниями к «Медному всаднику», над листами старых тетрадей. А ведь это еще далеко не вся их потенциальная энергия! Ведь в «Пиковой даме», например, есть эпиграф, еще более загадочный, чем первые два… А в «Медном всаднике», говорят, был целый исчезнувший монолог Евгения против Петра…

Мы пытались «алгеброй пушкинистики» поверить гармонию Пушкина.

Мы знали, что это невозможно. Но ободряли себя тем, что всякий поиск имеет результат, пусть и не тот, который предполагался.

«СНОВА ТУЧИ…» ПУШКИН И САМОДЕРЖАВИЕ В 1828 ГОДУ

Рок завистливый…

150-летие пушкинской гибели почти совпадает со 160-летием «амнистии»: осенью 1826 года в кремлевском кабинете Николая I начались последние 10 лет на воле.

Снова и снова размышляя о финале трагедии, мы вглядываемся в последние, предпоследние, более ранние сцены — и наконец обращаемся к завязке.

Гул затих, я вышел на подмостки…

Здесь, в самом начале, определилось многое, очень многое, и нам, знающим, очевиден необратимый «конец пути». Пушкин же, многое предчувствовавший, еще надеялся. Как много несет в себе образ «завистливого рока». Этот эпитет поэт употребляет редко (в «Словаре языка Пушкина» отмечено 18 случаев). Девятнадцатилетний напишет Жуковскому:

Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль.

Теперь же завистлив рок; завидует счастью, очевидно немалому; счастью, трагический характер которого обозначается перед нами новыми и новыми подробностями.

«Краткая хроника»

4–8 сентября 1826 года. Фельдъегерь доставляет Пушкина в Москву для встречи с царем. В эти же дни разрастается опасное для поэта дело о стихотворении «Андрей Шенье».

Осень. Пушкин в Москве на свободе. Первые чтения вслух, друзьям и знакомым, «Бориса Годунова».

Ноябрь. Поездка в Михайловское: «Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму» (XIII, 304)[21].

15 ноября. Завершение царского задания, записки «О народном воспитании».

В этот же день М. П. Погодин посылает Пушкину письмо из Москвы, которое перехватывается, перлюстрируется и передается для заключения «эксперту», Ф. В. Булгарину[22].

22 ноября. Пушкину, по его выражению, «очень мило, очень учтиво вымыли голову»: «Ныне доходят до меня сведения, — сердился Бенкендорф, — что Вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную Вами вновь трагедию» (XIII, 307).

29 ноября. Пушкин из Пскова посылает «Бориса Годунова» для «высочайшего цензурования» вместе с перебеленным текстом записки «О народном воспитании».

Декабрь. Поэт, попавший в дорожную катастрофу, отлеживается в псковской гостинице. По-видимому, здесь он получает сообщение Бенкендорфа (от 9 декабря), что «Борис Годунов» передан царю; последняя же фраза письма была ответом на вежливые пушкинские сомнения, следует ли «человека государственного» беспокоить «ничтожными литературными занятиями».

Шеф жандармов не менее вежливо просил Пушкина «сообщать мне… все и мелкие труды блистательного вашего пера».

Теперь Пушкин яснее понимал свое положение и степень высочайшего контроля.

Меж тем пометой «13 декабря, Псков» сопровождается самое раннее из нам известных потаенных пушкинских стихотворений, обращенных к декабристам, — «Мой первый друг, мой друг бесценный…».

Послание Пущину, где теплые высокие слова были отданы «государственному преступнику», осужденному по высшему, 1‐му разряду, где автор желал «озарить заточенье» друга, хронологически соседствует с документом, где о декабристах говорится как о «молодых людях», вовлеченных в «преступные заблуждения».

И в дальнейшем, в течение нескольких лет, сочинения, сочувственные к узникам, безусловно, нелегальные, вольные, — перемежаются текстами внешне лояльными, комплементарными по отношению к высшей власти.