Девушка снова всплескивает руками, игнорируя взволнованность, комом собирающуюся в желудке.
— Это подземелье, там наш кабинет, — указывает она себе за спину, — спальная комната, — обводит взглядом помещение, — большой зал и… И…
Гермиона замолкает на полуслове, заикается почти и смотрит перед собой. Мысли обрываются в ту же секунду.
— И? — мягко произносит Северус, внимательно за ней наблюдая.
Она старается сказать что-то еще, но помнит только, что от большого зала до подземелья четыреста двенадцать шагов. Гермиона сухо сглатывает, все еще глядя куда-то на пол. Тревога разрастается все сильнее, начинает давить на уши, почти оглушает.
— Ну же, мисс Грейнджер, — касается он кончиками пальцев ее щеки, — вы же вовсе не глупы, заставляйте ваш разум работать.
Гермиона старается слушать его, запускает воспоминания по кругу.
Она встретила профессора Макгонагалл и с тех пор больше ее не видела. Вся ее жизнь по прибытию в Хогвартс завязана на Северусе, часть времени она проводит с Невиллом. Но это же нормально! Это абсолютно нормально, ведь сейчас только август и учеников еще нет! Но…
Почему тогда большой зал всегда пуст? Не могут же они с Невиллом всегда-всегда приходить в одно и то же время? Гермиона старается расширить восприятие. Заставляет себя думать. Столы в большом зале. Все они подернуты толстым слоем пыли. Все столы, все лавки, стол преподавателей, светильники. Чисто было лишь то место, где они сидели с Невиллом.
Гермиона в ужасе смотрит на Северуса.
— Думайте, мисс Грейнджер, — требует он так, словно и сам видит ее мысли, а затем протягивает ей свой дневник.
Гермиона берет его в руки и открывает, не рассчитывая увидеть хоть что-то, но… Все страницы учебника оказываются заполнены. Северус протягивает ей учебник по зельеварению за первый курс, и она не без опаски также берет его в руки.
Сердце бешено стучит в груди. Все слова на месте, все строчки, все буквы, все подчеркнутые слова и все заметки на полях. Все на месте.
— Северус, — испуганно шепчет она.
Он кладет указательный палец на свои губы.
— Думайте, — просит он. Гермиона снова слушается, стараясь игнорировать приступ паники, сжимающий глотку.
За все это время она лишь один раз получила письмо от Гарри и Рона. Время. Какое сегодня число? Сколько времени? Гермиона затравленно смотрит на Северуса, чувствуя, как от страха сердце с болью бьется о ребра. Северус кивает на полку над камином.
Гермиона переводит взгляд на часы, которые неизменно тикают с момента ее прибытия сюда. Она ни разу не смотрела на них, а теперь ей пришлось увидеть. Стрелки на старом треснувшем циферблате медленно, надрывно тикают, несмотря на то, что звуки часы издают такие, какие нужно.
Время словно застыло. Застыло под каким-то заклинанием.
— Мне придется уйти, мисс Грейнджер, — произносит Северус и поднимается с места.
Гермиона, еще не до конца разобравшаяся с тем, что происходит, поднимается с места следом за ним.
— Мы увидимся утром? — надломившимся голосом спрашивает она.
Северус останавливается у двери, обдумывая, взвешивая. Он бы хотел уйти вот так, просто. Не прощаясь, не объясняясь. Так было бы проще, всегда проще. Но она… Он оборачивается. Гермиона смотрит так, что внутри все сжимается.
— Я так не думаю, — все же отвечает он.
— Почему? — делает она шаг вперед, сжимая кулачки.
Северус не может сдвинуться с места, не может сделать и шага вперед. Знает, что если прикоснется к ней, то это его убьет. Убьет от мысли, что ему придется ее отпустить.
— Вам пора двигаться дальше, мисс Грейнджер, — произносит он. — И сделать вам это придется без меня. Я сделал все, что было в моих силах.
И он уже собирается уйти, но она делает два широких шага вперед, не позволяя ему развернуться. Не позволяя ему уйти.
— Но почему?! — почти кричит она. В глазах Грейнджер кипят слезы.
Северус дышит ею. Её жизнью, ее сердцем. Ее слезы, ее смех, ее любовь и даже ее злость — все это дороже ему всего остального на свете. И он должен все это отпустить, он обязан, иначе ничего не выйдет. Все будет напрасно.
— Вы — невыносимая всезнайка, Грейнджер, — не со злостью, скорее с бессилием произносит он. — Снова доводите меня своими вопросами.
— И я буду, — кричит она, — буду доводить, пока вы мне не скажете, почему уходите!
Такая прекрасная, такая живая, такая совершенная.
И он делает это, потому что не может больше ждать. Он склоняется, утопая в волнах ее горячего света и прикасается к ее губам своими, закрывая глаза. Весь крохотный мир дрожит от этого.
Гермиона чувствует каждой клеточкой тела все свое существо, непроизвольно льнет сильнее, позволяя ему получить ее любовь и принимая его. Она жмурится, касается его щеки, захватывая нижнюю губу и склоняя голову вправо сильнее. Он опускает ладонь на ее шею, притягивая ее ближе, и целует так отчаянно, так горько и так необходимо, что сердце лупит по ребрам грудной клетки так, словно вот-вот не выдержит и остановится окончательно.
Он вкладывает в этот поцелуй всю свою любовь, все свои чувства, которые он так кропотливо хранил в себе с того самого дня, как попал сюда. Которые он берег для нее.