Скажи мне, кто я

– Мы часто обсуждаем конкретные формулы ядов и их умышленное применение, но сегодня я бы хотела затронуть несколько иную тему, – наконец начинает она. – Все вы знаете о короле Георге III, который родился в тысяча семьсот тридцать восьмом году и занимал британский престол по время Американской революции, так? Так вот, существует версия, что у него было генетическое заболевание, отчего он страдал периодическими приступами, которые королевские медики в то время лечили рвотным камнем – лекарством на основе сурьмы, вызывающим рвоту. В природе сурьма часто встречается вместе с мышьяком… и часто оказывается им заражена. – Она делает паузу. – Ах, я вижу, как у вас в голове крутятся винтики. В шестидесятых годах двадцатого века был проведен анализ волос короля Георга, и в них была обнаружена концентрация мышьяка, в семнадцать раз превышающая смертельную. В заметках врачей упоминается, что короля принуждали принимать это ядовитое лекарство как силой, так и хитростью. Потрясающе интересно, не правда ли? Итак, его болезнь мешала синтезу гема. А что делает мышьяк? – Она приподнимается на пальцах и опускается назад. – Он тоже препятствует синтезу гема. Таким образом, он только ухудшал состояние короля и делал его более зависимым от королевских лекарей, которые травили его. – Она окидывает всех нас взглядом, чтобы убедиться, что мы внимательно следим за ходом ее мыслей. – Любопытная ситуация: то, что с виду казалось лечебными мерами, на самом деле медленно убивало короля. А поскольку воздействие яда повторяло уже поразившую его болезнь, можно сказать, что это было идеальное преступление.

Хисакава улыбается.

– Это пример более глобальной идеи, и я хочу, чтобы вы все ее обдумали. Но поговорим еще о мышьяке. В Средние века он пользовался бешеной популярностью: все обожали вызываемую им агонию и считали ее романтичной. Кто знает, почему?

Никогда не видела, чтобы кто-то с таким воодушевлением рассказывал о ядах, и не знаю, как к этому относиться. Она напоминает мою воспитательницу из детского сада в стиле Тима Бертона.

– Борджиа были звездами в области отравления мышьяком, – говорит сидящая рядом с Феликсом Аарья. – Считается, что мышьяк улучшает вкус вина, а Борджиа устраивали многочисленные званые ужины. Лукреция Борджиа носила яд в тайнике, который находился в ее перстне.

– О да, я очень люблю эту историю с вином! – восклицает Хисакава. – И мне всегда нравилась Лукреция. Какая личность! Еще идеи?

– Мышьяк был широко доступен в Викторианскую эпоху, его даже продавали в бакалейных лавках. Женщины принимали его в пищу или смешивали с уксусом или мелом и наносили на лицо, поскольку считали, что это улучшит цвет лица и разгладит морщины, – добавляет Феликс, и я замечаю у него на руке глубокую царапину, которой вчера на фехтовании, когда на меня напала Никта, явно не было.

– Совершенно верно. Мышьяк использовался в самых разных областях: в косметике, для консервации пищи, в качестве пестицида или красителя для ткани. Однако я думаю кое о чем конкретном.

– По симптомам отравление мышьяком напоминает холеру, – говорит Лейла. – Его жертв часто признавали погибшими естественной смертью.

– Дзинь-дзинь-дзинь! – говорит Хисакава. Аарья недовольно закатывает глаза – ее явно раздражает, что Лейла угадала правильный ответ. – Яд по-настоящему велик, если не оставляет следа, если его воздействие можно принять за последствия уже имеющейся у кого-то болезни, и все, что вам нужно, это устроить взаимодействие с ним жертвы. – Она обводит взглядом комнату. – Знаменитое высказывание философа и токсиколога шестнадцатого века, Парацельса, гласит: «Все – яд, все – лекарство; то и другое определяет доза». Это глубокомысленное заявление дает нам понять, что яд содержится повсюду. То, что бывает полезно в малых дозах, в больших может стать смертельным. Я говорю не только о веществах – лекарствах, которые человек принимает, или чистящих средствах, которыми он пользуется. Я прошу вас заглянуть за рамки очевидного и увидеть наиболее тонкие и – если вам удастся освоить их – лучшие яды: эмоциональные и психологические. Если вам удастся дать кому-то достаточно сильную дозу того или другого, последующая смерть, скорее всего, не оставит никаких физических следов. Тактику применения подобных методов трудно распознать, и какую-либо структуру можно различить только в едва заметных переменах.

То ли это самое пугающее, что я когда-либо слышала, то ли она просто проливает свет на нечто важное. Человек может захлебнуться печалью, по ошибке убить друга от ярости или изолировать себя из-за паранойи. Но если кто-то умышленно дергает за веревочки, можно ли заметить, что это происходит с тобой? Меня снова одолевает чувство, что это не просто урок. Не говоря уже о том, что папа упоминал нечто подобное насчет моделей. Такое ощущение, что куда ни повернись, я все больше осознаю, как мало понимала свою жизнь в Пембруке.