Я макаю кусочек хрустящего хлеба в сливочный соус на тарелке, перебирая в памяти обрывки воспоминаний, надеясь найти хоть что-нибудь, что объяснило бы, кто я, и помогло понять, каких фрагментов не хватает. Честно говоря, я чувствовала себя в большей безопасности, когда мне грозило обвинение в убийстве Стефано, чем сейчас. По крайней мере тогда мне не казалось, что кто-то целенаправленно пытается меня убить.
Мысленно все время возвращаюсь к разговору с Эшем о том, что Стратеги не могут по собственному желанию стать кем-то другим. Часть меня отказывается в это верить, но я знаю, что эта часть ошибается. Если мне удастся избежать смерти и вернуться домой к папе, я все равно в ловушке. Я могла бы приложить все усилия, чтобы не высовываться, вести настолько незначительную жизнь, что никому не будет интересно, чем я занимаюсь. Но если я останусь в Пембруке, мне придется следовать определенным правилам, иначе я и те, кто мне дорог, окажемся в опасности. И даже если я всю жизнь буду соблюдать правила, это не значит, что опасность меня минует.
Приходится верить, что у папы не было иного выбора, кроме как отправить меня сюда, иначе я вряд ли смогу его простить. Он сказал, я должна поехать в эту школу ради собственной безопасности – ну, не смешно ли? Я уже не знаю, кому могу доверять и что из того, что он мне говорил, действительно правда. Может, я начну лучше во всем разбираться, когда пройду интенсивную подготовку у Лейлы.
…Я подношу руки к костру и грею их. В воздухе чувствуется приближение осенней прохлады и запах угасающих листьев, хотя они только-только начали менять цвет.
– Почему я никогда не видела, чтобы ты с кем-нибудь встречалась, тетя Джо? – спрашиваю я, поднимая глаза. – Ты такая веселая и крутая, и мне трудно представить, что поклонники не сбиваются с ног, чтобы пригласить тебя на свидание.
Тетя Джо потягивает сидр с ромом, в котором, как мне кажется, значительно больше рома, и откидывается на спинку складного стула.
– Не у всех замечательных людей бывают долгосрочные отношения, Нова. Некоторые из нас просто слишком умны, чтобы позволить окрутить себя, – говорит она. – Кроме того, ты можешь себе представить, чтобы я до конца жизни терпела кого-то подобного? – Она кивает в сторону папиной палатки, из которой доносится зычный храп. – Я и так уже думаю запустить в него камнем.
Я смеюсь.
– Но ты всегда говорила, что, когда была маленькой, думала, что у тебя будет пятеро детей.
– Ах, но потом Матильда родила тебя, и ты была само совершенство, с этими твоими розовыми щечками и удивительным смехом. Как ты смеялась… – говорит она, качая головой. – Знаешь, от твоего смеха я могла расплакаться. Вижу, ты смотришь на меня как на сентиментальную дурочку, и, кто знает, возможно, я такая и есть, но это правда. Бывало, твой отец зайдет в комнату, а мы все в истерике. Ты хохочешь, а мы с твоей мамой рыдаем, потому что не можем сдержать слез при виде такого очарования. И поскольку ты была столь идеальным ребенком, я подумала, что если у меня не будет твоей точной копии, то придется назвать ребенка Секондо
[11] и одевать его в твою старую одежду.– Прекрати, что ты мне голову морочишь, – с улыбкой говорю я.
– Ты не веришь этому правдивому лицу? – Она смешно шевелит бровями.