Скажи пчелам, что меня больше нет

— Итак, продолжим. Что доктор Макьюэн сделал после замечания о твоем гиоиде? Как именно он тебя касался? — спросила я, вновь обхватывая руками его шею.

Роджер откинул голову назад и сместил мою руку чуть ниже, осторожно раздвинув пальцы.

— Примерно так.

В таком положении мои пальцы покрывали — полностью или частично — все важнейшие органы шеи, от гортани до подъязычной кости.

— А потом…

Я напряженно прислушивалась — не к словам Роджера, а к голосам его тела. Я десятки раз осматривала ему горло, особенно в период восстановления после неудавшейся казни. Но с тех пор минуло несколько лет. Мышцы шеи напряглись под моими пальцами, пульс бился ровно — хотя и чуть быстрее обычного. Очевидно, для Роджера это было очень важно. Мне стало неловко: ведь я понятия не имела о методе Гектора Макьюэна и тем более не могла его воспроизвести.

«Я знаю, какой должна быть на ощупь здоровая гортань, и вижу, в каком состоянии твоя… Поэтому просто дотрагиваюсь до нее и представляю здоровой», — вот что сказал Макьюэн в ответ на расспросы Роджера.

Мне бы тоже не помешало вспомнить, какой должна быть на ощупь здоровая гортань.

— Еще я чувствовал тепло. — Пациент вновь закрыл глаза, сосредоточившись на ощущениях. Гладкий бугорок гортани под моей ладонью двигался вверх и вниз при глотании. — Ничего пугающего. Казалось, я просто зашел в жарко натопленную комнату.

— А сейчас ты чувствуешь тепло? — Кожа шеи была прохладной, и я почти не сомневалась, что по контрасту мои руки кажутся горячими.

— Да, — ответил он, не открывая глаз. — Но только снаружи. Когда доктор Макьюэн делал… то, что делал, — жар шел изнутри. — Роджер нахмурил темные брови и переместил мой большой палец в самый центр, прямо под гиоид. — Я чувствовал тепло вот здесь. И… здесь. — Удивленно раскрыв глаза, он прижал два пальца чуть выше ключицы, в паре дюймов от надгрудинной ямки. — Странно… лишь сейчас об этом вспомнил.

— Здесь он тоже трогал? — Я сдвинула пальцы ниже; мое восприятие обострилось до предела — так бывало, когда мне удавалось полностью сконцентрироваться на организме пациента. Судя по удивленному взгляду, Роджер заметил эту перемену.

— Что…

Он так и не договорил: снизу послышался оглушительный визг, за которым последовала перебранка и детские крики. Затем раздался возмущенный голосок Мэнди:

— Ты плохой, плохой, плохой! Ненавизу тебя! Ты плохой и попадес в ад!

Роджер вскочил на ноги.

— Аманда! — крикнул он. — Ну-ка марш сюда!

Я глянула назад: с перекошенным от ярости личиком Аманда пыталась выхватить у Жермена Эсмеральду. Тот держал куклу высоко над головой Мэнди, уворачиваясь от пинков маленьких ножек.

Услышав крик Роджера, Жермен вздрогнул и повернул голову; Мэнди не преминула со всей силы заехать ему по голени носком довольно увесистого ботинка. Послышался глухой удар, и Жермен завопил от боли. Потрясенный Джемми выхватил куклу, сунул ее в руки сестре и, бросив виноватый взгляд через плечо, побежал в сторону леса. Следом ковылял Жермен.

— Джеремайа! — взревел Роджер. — А ну, стой!

Джем замер как вкопанный, однако Жермен и не думал останавливаться и вскоре скрылся в кустах.

Услышав позади странный хрипящий звук, я торопливо обернулась: побледневший Роджер держался обеими руками за горло.

— Что с тобой?

— Я… не знаю, — просипел он, выдавив улыбку. — Наверное, растянул связки.

— Папочка? — раздался рядом тонкий голосок. Аманда театрально шмыгала носом, размазывая по лицу слезы и сопли. — Ты на меня сейдися?

Роджер с шумом вдохнул, откашлялся и присел на корточки, чтобы обнять дочь.

— Нет, моя хорошая, — сказал он тихим, но вполне нормальным голосом. Невидимая пружина внутри меня начала разжиматься. — Я не сержусь. Хотя нехорошо говорить людям, что они попадут в ад. Пойдем-ка умоем тебе личико.

Он встал с дочкой на руках и повернулся к столу, где стоял таз и кувшин для мытья рук.

— Давай помогу, — предложила я, протягивая руки к внучке. — А ты пока можешь сходить и… побеседовать с Джемом.

Роджер промычал что-то невразумительное и передал ребенка. Мэнди, которая обожала обниматься, с жаром обхватила меня руками и ногами.

— А куколку тозе умоем? — спросила она. — Плохие мальчишки ее запачкали!

Слушая вполуха, как внучка бормочет нежности Эсмеральде и проклятия брату и Жермену, я пыталась уловить, что происходит внизу.

Звонкий мальчишеский голос выкрикивал оправдания, более низкий и уверенный мужской баритон что-то ему втолковывал. Слов было не разобрать. Однако Роджер говорил — я не слышала ни хрипа, ни кашля… Уже неплохо.

Даже смог накричать на детей! Ему и раньше случалось напрягать голосовые связки — как и любому родителю, тем более на открытом пространстве, — но всякий раз после крика он срывал голос и закашливался, пытаясь прочистить горло. Макьюэн сказал, что это лишь небольшой шажок вперед и до полного исцеления еще далеко.

Удалось ли мне хоть немного помочь?