Сказка без чудес

Тысячи и тысячи самых разных птиц — от ворон и сорок, тетеревов и ястребов, до крохотных пичужек — стрижей, ласточек, воробьёв и синичек, сбившись в огромную стаю, заслонили всё небо, закружились, каркая, чирикая и свистя над головами встревоженной публики на поляне. Не нападали пока, как в известном киноужастике Хичкока, но то и дело срывались в стремительном пике, вились над толпой вполне угрожающе.

Подивившись мимоходом такому необыкновенному поведению птиц, Глеб Сергеевич рванул быстрее, нагоняя губернатора.

Чиновник прошагал, спотыкаясь о бревенчатый настил, мимо колонны байкеров, сплошь затянутых в чёрную кожу, украшенных металлическими нашлёпками, цепями, какими-то амулетами и висюльками, в рогатых шлемах с тонированным забралом, за которыми невозможно было разглядеть лица, с разноцветными, сине-зелёно-красными татуировками на обнажённых мускулистых плечах, и поравнялся с отцом Александром.

Тот гордо восседал на новеньком, хромированном «Харлее Девидсоне», и, судя по всему, как раз собирался спешиться, дабы приступить к своим церковным обязанностям.

Губернатор в обнимку с гендиректором нефтяной кампании, с отставшей от них на пару шагов Барановской шествовали неторопливо к буровой по сочащимся смолой, словно истекающим кровью брёвнам. Будто алчные и безжалостные завоеватели древних времён по телам поверженных и выложенных в ряд защитников приступом взятой цитадели, ступали.

Надежда Игоревна на каждом шагу застревала высокими каблуками в щелях между стволами, с видимым усилием выдирала шпильки, грозя и вовсе сломать, и оттого ли, а может быть, из-за дурацких, недопустимых речей своих боссов со сцены, лицо её было перекошено яростью.

Следом за этой троицей волоклось ещё человек пять из «ближнего круга» главы региона, включая ошалевшего вконец Талканова, мельтешили, то ломясь сквозь бурелом по обочине гати, то забегая вперёд в поисках нужного ракурса, десяток журналистов с фотоаппаратами и телекамерами.

Здесь же, впервые за всё время пребывания на поляне, Дымокуров увидел и человека в чёрном. Люций Гемулович, низко надвинув на глаза шляпу, шёл следом, чуть поодаль от свиты, умудряясь оставаться, несмотря на своё вычурное одеяние, неприметным в этой толпе.

Глеб Сергеевич, нагнав, наконец, пристроился к губернаторской свите.

До вышки оставалось всего два-три десятка шагов. Отчётливо видно было и само громоздкое, абсолютно чужеродное здесь, в лесу, металлическое сооружение, и лёгкая оградка из сетки рабицы вокруг, с воротами, перечёркнутыми ярко-алой лентой, которую и надлежало торжественно рассечь губернатору.

Возле вышки, словно солдаты на боевом посту, в ожидании высокого начальства застыли рабочие, буровики, надо полагать, в новеньких спецовках и жёлтых, как подсолнухи, касках на головах.

А надо всем этим неистовали в небе, нависнув грозовой тучей, кричали, метались отчаянно, стаи бесчисленных птиц, да разносился далеко вокруг поляны усиленный динамиками голос поэта Сбруева, истошно орущего в микрофон:

Мы нефтяников поздравляем,
И всего, трам-там-там, им желаем!

Внезапно вся разношерстная процессия во главе с губернатором остановилась, замялась почти уже перед самой вышкой.

Кто-то встал у неё на пути, перегородив устланную стволами сражённых деревьев просеку.

Глеб Сергеевич с удивлением узнал обитателей антикварной усадьбы.

Они стояли рядком. По центру, привычно опершись на трость с серебряным набалдашником, возвышалась Василиса Митрофановна. По левую и правую руку от неё, набычившись, застыла с угрожающим видом вся дворня — Еремей Горыныч, Яша Лесной, баба Ягода, Семён с Соломоном, Марья-искусница.

Какой-то шнырь из губернаторской свиты выскочил вперёд, замахал руками, словно мух отгоняя:

— Граждане! В чём дело?! Освободите сейчас же проход!

В этот момент из-за спин обитателей усадьбы, косолапо переваливаясь, вышел медведь — Потапыч. Он уселся по-собачьи посреди просеки, и принялся добродушно рассматривать губернаторского шныря.

— Медведь! Уберите медведя! Полиция! — завопил тот, малодушно отступив и спрятавшись за главу региона.

Курганов с Шишмарёвым в изумлении обозревали возникшее вдруг на пути препятствие.

А вот Барановская, и до того прибывавшая в ярости, вовсе впала в бешенство.

Размахивая кулаками, она бросилась на Потапыча:

— А ну пошёл вон, гнида! И вы все, — завизжала она на родственничков Дымокурова. — Вон! Прочь с дороги!

Впрочем, беснующаяся вице-губернатор не произвела никакого заметного впечатления на защитников бора.

Василиса Митрофановна подняла свою трость, и концом её указала кому-то на замявшуюся процессию.

Глебу Сергеевичу даже почудилось, что из конца трости блеснул, рассекая пространство, тонкий, как вязальная спица, луч зелёного цвета.

Однако никакого видимого урона ни губернатору, ни его свите, он не нанёс.

Зато вокруг начало твориться что-то невообразимое.

Прервав на полуслове распалившегося, продолжавшего выкрикивать какие-то рифмы поэта Сбруева, хор грянул вдруг со сцены с залихватским притопом и присвистом что-то похабное, даже кощунственное: