Сказка без чудес

Например, здесь, в бору, сама по себе, без агротехнических мероприятий, произрастает какая-то зелень, вымахивают из песчаной земли непонятно чем питаемые огромные сосны, трава. Бесконтрольно порхают над луговыми цветочками бабочки, копошатся в толстом слое рыжей опавшей хвои жучки-паучки и прочие насекомые. Чирикают на ветвях птицы. Пробираются, осторожно ступая в лесной, непролазной чаще, какие-то звери. Чью численность, похоже, никто даже не контролирует…

И эта неподконтрольная соответствующим ведомствам, нерегламентированная никем, самостийная, не по установленным человеком правилам, жизнь, особо ощутимая здесь, на лесной дороге, удивляла, немного пугала горожанина Дымокурова, но, как, ни странно, настраивала и на лирический лад.

Душа его наполнялась какой-то непонятной, детской, первозданной прямо-таки, ничем не обусловленной, радостью. Будто спустя много лет, целую жизнь спустя, вернулся он, наконец, домой. В полузабытый дом, вспоминавшийся прежде лишь от случая к случаю, по неясным, почти стёршимся из памяти, ощущениям детства, и от того ещё более родной и безопасный — как материнское лоно.

Глеб Сергеевич ощутил внезапно, что именно здесь, среди огромных, устремлённых в поднебесье сосен, в тенистых, неухоженных буреломах под ними, вот в этой травке, отродясь не стриженой, и проистекает настоящая, первичная, так сказать, жизнь. А та, которую вёл он долгие годы в городе — вторична, и является, по большому счёту, лишь отражением этого вот, первозданного бытия.

Тихо, безлюдно было на этой лесной дорожке. Хотелось шагать по ней и шагать в твёрдой уверенности, что приведёт она непременно к ещё более прекрасным, потаённым уголкам планеты, туда, где человек не успел ещё оставить свой грязный, всё сокрушающий на пути, губительный след.

Но это, увы, оказалось не так.

О приближении людских жилищ свидетельствовало всё большее число пней, оставшихся на месте стоявших здесь некогда вековых сосен, изрядно поредевший, сделавшийся прозрачным, словно грифелем на папиросной бумаге нарисованный, лес. А ещё мусор на обочине дороги — запутавшиеся в кустах и раздувшиеся парусом под лёгким ветерком пустые полиэтиленовые пакеты, пластиковые бутылки, ржавые консервные банки, и чужеродно блестящие среди травы жестянки из-под колы и пива.

Потаённое чудо бора отступало перед этим валом отбросов, словно человеческое море, накатываясь неустанно и ежеминутно на эти крепкие заповедные берега, размывало их сосредоточенно и целеустремлённо волнами. И, отступая на краткий миг, оставляло после себя грязную пену отжившего хлама и прочих отходов бурной, занимающей всё больше пространство вокруг себя, человеческой жизнедеятельности.

Показалась околица села с непременными сараями на задах подворий, чёрными горами слежавшегося навоза, кучами строительного мусора, зияющими пустыми глазницами окон остовами животноводческих ферм, заброшенных мастерских, разрушенных контор почившего в бозе одновременно с кончиной советской власти колхоза.

Лесная дорога вывела Дымокурова на сельскую улицу, по степному широкую, с привольно, на особицу, в некотором отдалении друг от друга, раскинувшимися домами. Как на подбор, сложенными из мощных брёвен, о происхождении которых не трудно было догадаться, вспомнив многочисленные пни в Заповедном бору.

Многие избы, заброшенные некогда, переживали сейчас как бы второе рождение. Были подправлены, починены, сияли чистыми пластиковыми окнами, выделялись огромными тарелками спутниковых антенн, установленными новыми владельцами — состоятельными горожанами, или, как их называли пренебрежительно исконные сельские жители — «дачниками».

На месте некоторых, снесённых начисто, изб, высились двух, а то и трёхэтажные коттеджи в псевдоготическом стиле — с остроконечными башенками, балкончиками, коваными решётками на окнах.

Там, во дворах «новоделов», огороженных не по деревенскому обычаю — плетнём, а основательно, по городскому, высоченными глухими заборами из кирпича или гофрированного металла, угадывалось безмятежное отпускное существование людей из тех, чья жизнь — удалась.

Калились под солнцем поставленные на прикол у железных ворот дорогущие автомобили, в надёжно огороженных от внешнего мира дворах разносились голоса юных отпрысков новых владельцев усадеб, на верандах беседовали степенно за ранней рюмкой коньяка отцы семейства — отпускники. Здесь же щеголяли купальниками-бикини их жёны — худые и стройные, толстые и неуклюжие, но с одинаково спесивым выражением ухоженных лиц. На которых читалось смирение по поводу чудачеств супругов, затащивших их вместо Ниццы или Майами в этакую глухомань. С одновременным нескрываемым отвращением к запаху навоза, всё-таки пробивавшегося даже сквозь высокие заборы с соседних, принадлежащих «деревенским», участков…