Сказка – ложь…

Ах, что это были за косы! Вы и представить себе не можете! Чудо чудное, да и только! Уложенные вокруг головы, сияли они, как золотая корона, а весили уже к семи годам не меньше стоуна![39] Когда же я расплетала их, чтобы расчесать рябиновым гребнем, они мягким плащом укрывали хозяйку до пят, а вскоре уже шлейфом стелились по земле.

Да! Ты прав, приятель, многие бы дорого дали, чтобы только разок взглянуть на этакую красоту. И я не могла не знать об этом! Так что даже в лесной глуши сердцу моему было неспокойно. То и дело вздрагивало оно при виде неудержимо растущей дочери, трепыхалось, словно подбитая птаха.

Годы мчались скорее, чем самые резвые кони. Недалёк уже был тот день, когда Летис расцветёт, повзрослеет. Больше смертного часа страшилась я этого дня! Ведь не знала, как тогда мне удержать её, как уберечь от соблазнов, как погасить её любопытство. Малышке шёл уже тринадцатый год. Всё чаще и чаще стала она заговаривать о других местах, смутные воспоминания о которых, как я ни старалась, не изгладились из её памяти, спрашивать, как живут там люди, сомневаться, действительно ли все они столь опасны да коварны, и гадать, нет ли среди них похожих на нас. И каждый её вопрос, каждое сомнение для меня были подобны раскалённым ножам, терзающим плоть!

В конце концов я не выдержала.

Подготовила всё необходимое, после под каким-то невинным предлогом отвела мою Летис в самое сердце лесной чащи, куда не ступала ещё нога человека, и опоила её сонным зельем. А когда та мирно заснула на крошечной лужайке, я, собрав остатки магических сил, сотворила самые мощные чары, на какие только была ещё способна, и за ночь возвела над спящей дочерью каменную башню в двенадцать локтей[40] высотой.

Ни одного окна и ни одной двери не сделала я в той башне, кроме крохотного окошка в самом верху, под крышей, так что не было никакого способа выбраться оттуда либо попасть внутрь, кроме единственного, известного лишь мне.

Поначалу Летис испугалась, очнувшись в незнакомом месте, да ещё и не найдя способа покинуть башню. Но вскоре поняла, что произошло, и ужасно на меня разозлилась! Она плакала и кричала, била горшки и выбросила из единственного окна все плошки, шкуры, юбки и рубахи, все одеяла, всю снедь и даже дрова – всё, что я заботливо собрала для её комфорта и удовольствия. Гнев её бушевал, словно майская гроза, но я хорошо знала: он так же скоро сойдёт на нет, иссякнет, пролившись слезами. Так и вышло.

Спустя три ночи Летис изрядно продрогла да проголодалась, а потому быстро смирилась со своим новым положением. Тогда, услышав снова в её голосе привычную мягкость, я успокоилась и поведала моей малышке, как могу подняться к ней в башню вместе со всем необходимым.

Что говоришь? О нет, дружок, лестницы, даже тайные, стали бы слишком большим соблазном для моей упрямой дочери! Я придумала кое-что получше! У окошка, под самой крышей, вмурован был в каменную кладку добротный дубовый штырь толщиной в потолочную балку. Стоило Летис распустить свои косы, что к тому времени длиной доросли как раз до подножия башни, обвязать их вокруг того штыря да спустить вниз, и я без труда могла подняться по ним, чтобы обнять и утешить мою девочку да накормить её чем-нибудь вкусным.

Теперь, когда Летис была в безопасности, надёжно укрытая от чужих глаз в дремучей глуши, сама я могла чаще выходить из лесу, не опасаясь более оставить мою крошку одну. Уж в башне-то с ней никакой беды не могло приключиться! По крайней мере, так я думала… Эх, знала бы я тогда, как ошибаюсь! Ну да обо всём по порядку, верно, приятель?

Так вот, как я и говорила, хоть лес нас с дочерью исправно кормил и скрывал, были вещи, которых в нём при всём старании раздобыть никак не удалось бы. Например, полотно для платья или пряжу из доброй овечьей шерсти, хлеб, горшки, железные ножи да прочие мелочи, которые нетрудно было выменять в ближайших селениях на шкурки, орехи, грибы или свежую дичь. Там же порой находились и нехитрые подарки для Летис: глиняная игрушка, простенькое бронзовое колечко, цветные бусины, лента для волос, – я всегда выбирала что-нибудь особенное, дабы порадовать мою милую девочку. А после того, как она переселилась из хижины в башню, стала выбирать для неё гостинцы с ещё большим усердием. Очень уж мне хотелось видеть её счастливой да весёлой, как прежде.

Однако я не могла не замечать, как печальна моя малышка, с каким отчаянием и какой жаждой глядит она вдаль из оконца своей башни, какой тоски полны протяжные песни, что распевает она, сидя за шитьём. Всех моих усилий, всех лакомств и подарков недоставало, чтобы заменить Летис свободу. Я знала о том, но надеялась, что однажды она всё поймёт. И не уставала напоминать ей о своей любви.

Так промчался год, а за ним второй и третий; Летис, казалось, совершенно успокоилась, освоилась в новом жилище и свыклась с новой жизнью. По крайней мере, теперь всякий раз, как раскидывала я бобы или потрошила птицу, гадание неизменно показывало, что девочка довольна, даже счастлива.