Сказка о губах

Сестра никогда не входила без стука. Я знал, что болел, и она знала, но для нас в этом слове было что-то вроде вежливого приветствия. Болеешь? – участливо спрашивала она, после стука заглянув в приоткрытую дверь. Я кивал, она заходила и плюхалась на мою кровать, вращая султанчиками ног.

Психичный, шёпотом говорила она, и мы смеялись до красноты. За время дружбы мамочки с врачами мы стащили у них много-много слов; сестра была моим шпионом.

Мы постоянно сидели так, листая страницы и рассказывая, что видим; было здорово, и сестра не видела во мне ничего нетакого. Иногда ей даже казалось (она честно говорила мне обо всём), что я не болею, или что она тоже болеет, или что все остальные дети болеют, или что врачи болеют.

Она старалась сделать мне приятно, очень старалась: она внимательно слушала мои объяснения, почему всё на столе должно располагаться ниспадающими рядами, следила за моими руками, вращающими вазы на изначальную, единственно верную ось; пробовала сама, но не попадала – я говорил, что она изумительная и что поставила точно так, как нужно; а она смеялась и не верила, зато целовала в нос и гладила по руке, прежде чем уйти в свою комнату.

А оставшись один, зная, что уже вечер, я просматривал новые книги – иногда осматривал вчерашние, прежде чем полакомить себя. Мамочка каждое утро, когда я просыпался в восемь сорок пять, оттягивала в стороны шторы, желала мне, тёплая, улыбаясь, доброго утра и ставила бумажный пакет с новыми книгами на тумбу, а те, которые я выкладывал рядом с кроватью, забирала.

Две из библиотеки и три новых, лучилась она, и я вместе с ней. Она, как и всегда в сыпучие утренние секунды, гладила меня по щеке и уходила на кухню, зовя на завтрак. Сестра уже вращала султанчиками ног возле самых ножек стола, растанцовывая их, а папочка пил холодную воду из стакана.

А потом мамочка сказала, что мне тоже можно попробовать школу.

Попробовать! Это было так вкусно и радостно, – я сгрёб с тарелки несколько овсяных печений и с хрустом зажевал.

Картина вторая

Оформление меняется на солнечное, дневное.

Жань-Поль: Как и все мамочки, моя мамочка долго кутала меня в шарф на самом крыльце школы, – хотя в этом не было никакого смысла, ведь мы стояли прямо у входа. Мамочка всё поправляла мой шарф и говорила, стараясь быть ласковой, наклонившись к моему лицу; но её левая серёжка постоянно раскачивалась неравномерно, следуя за резкими и настороженными движениями её лица; я хотел идти – если бы она отпустила мой шарф, я бы больше не вглядывался в её руки и сползший синий воротник водолазки. Мамочка поймала мой взгляд и выпустила шарф из пальцев, разогнувшись с чем-то вроде досады (тогда, совсем немного – через несколько недель после врачей (впервые врачей) я просил её показывать эмоции в алфавитном порядке, и досада была похожей, но гораздо теплее), и быстрыми щипками стала поправлять своё бежевое пальто. Мамочка, сказал я, мамочка! Тогда она удивлённо замерла, глядя на меня, и обняла, гладя по голове. Что же я делаю, сказала она, ты так опоздаешь. Она закончила обнимать и ещё что-то повторяла, держа меня за руку и присев передо мной на корточки, но я хотел попробовать школу, очень хотел.

Она поняла и подвела меня к деревянным дверям, правая створка которых была некрасиво откинута наружу. Я повторял много-много раз, что смогу сам найти класс и что сам смогу поменять обувь, всё в порядке. Мамочка качала головой, придерживая неспокойные губы ладонью, и говорила, что и так пробует совершенно страшную вещь, но врачи сказали, что это не так плохо, и что она хочет сидеть где-то недалеко – хотя бы первые дни, потому что её волновали (она сама назвала это слово) остальные… Я слушал тогда, но не мог, потому что она столько думала обо мне и так – это называется, переживала, то есть хотела бы прижать руки к сердцу, чтобы точно знать, что всё хорошо; я помню, «п», «переживать» было очень смешным для сестры, рисовавшей красками на полу; – так хотела что-то мне дать, я понимал это, но думал, будет ли школа вся из новых книг, или они там другой формы, или из других букв.

Пока мы стояли на крыльце, мамочка ни разу не сказала, что я болею, и я подумал, что всем надоело делать меня больным, произнося эти слова. Я мог больше не болеть – и снова подумал о школе.

Мама провела рукой по моей куртке – на спине я почувствовал изумительную прямую линию, чуть изогнувшуюся в самом конце, когда прикосновение оторвалось. Этим она выразила – я бы сказал, как тогда, на «н», с ласковыми глазами и внимательным взглядом – нежную нежность; я зашагал энергичнее, смешиваясь с остальными рюкзаками и шарфами, и остановил себя, увидев над аркой электронные часы.

Картина третья

Оформление меняется на оранжевое, осеннее.