Сказка о принце. Книга вторая

Защитить ее было некому. Средоточие ее мира, два самых смелых, сильных, добрых человека, почти бога – отец и брат – оставили ее. Не на кого надеяться, негде просить помощи. Две маленькие девочки и мальчик, цепляющиеся за ее юбку, ждущие от нее помощи – вот все, что у нее оставалось. Мать не в счет. Впервые принцесса почувствовала себя старшей – теперь помощи и защиты ждали от нее. Изабель никогда прежде не испытывала нежных чувств к маленькому Августу, хотя сестер любила всей душой. Но все изменилось внезапно. Острая, всепоглощающая, почти материнская жалость к мальчику, который не понимал, что происходит и искренне радовался происходящему, затопила сердце. Этот малыш оказался так же одинок, как и она сама. Ей все казалось, что Август сможет понять глубину ее одиночества и отчаяния. А сестры приносили ей утешение веселым лепетом и играми. Она целые дни проводила с малышами, играла с ними, читала им сказки, утешала и целовала перемазанные пальчики и щечки. После смерти отца трое малявок оказались единственными родными ей людьми во всем дворце. Когда заболел Август, принцесса не слишком расстроилась сначала, считая это обычным детским недомоганием. Она навещала брата, рассказывала ему сказки, приносила сладости… а он не смотрел на них, отворачивался, прикрывая глаза, просил опустить шторы. Дворцовый лекарь не отлучался из комнаты мальчика, а на четвертый день утром, придя к Августу, Изабель увидела на лице старого врача неприкрытую тревогу.

В те дни, засыпая, Изабель молилась о путешествующих и скорбящих, о болящих и страждущих, и в мыслях ее Патрик путался с Августом, и сама не знала, о ком теперь тревожится больше – о старшем ли, который далеко и неведомо, жив ли, или о младшем, который лежит в жару и… неведомо, жив ли будет.

А потом наступил день, разломивший ее жизнь надвое, на «до» и «после». В то утро она поднялась в обычный час и, наскоро поев, собиралась идти к сестрам. Ее уже закончили причесывать, и камеристка оправляла на ней оборку свежего платья (ее любимого, между прочим, голубого с белыми кружевами), когда в дверь постучали. Изабель встревоженно оглянулась. Лекарь? Плохие вести? Она едва сдержалась, чтобы не сорваться с места и не броситься к двери самой, но даже не повернула головы, увидев отразившуюся в зеркале высокую, худую фигуру.

Лорд-регент неторопливо прикрыл за собой дверь и коротко поклонился, приветствуя ее. И Изабель сразу бросилось в глаза, как хорошо он сегодня выглядит – в сером, простого покроя, костюме, тщательно завитые черные волосы перевязаны на шее бантом, а лицо словно помолодело… выспался, что ли?

– Прошу простить за вторжение в столь неурочный час, ваше высочество, – без улыбки проговорил он, – но мне необходимо кое-что сообщить вам. Я не задержу вас надолго.

Когда камеристка, поклонившись, торопливо выскользнула из комнаты, Изабель повернулась к Гайцбергу.

– Слушаю вас, милорд, – сказала она спокойно, украдкой пряча в складках платья пальцы, сложенные в отвращающем плохие вести знаке.

– Я знаю, что моя новость огорчит вас, ваше высочество, и заранее приношу свои соболезнования…

Глаза его сверкнули, и по этому блеску, по этой глубоко спрятанной внутри радости Изабель все поняла – раньше, чем он успел договорить…

…Две смерти слились в одну большую беду, которой не было даже имени. Сначала Изабель поминала два имени в одной молитве, потом молиться перестала. Куда-то ушла, утекла, точно вода сквозь пальцы, вера во всемогущего и милостивого Бога… если Он так всемилостив, отчего допустил эти смерти? Отчего не сберег, отчего… ведь маленький Август – он не то что зла никому не успел сделать, а даже и обидеть никого еще не мог!