Сказка о принце. Книга вторая

Вета казалась самой себе непривычно нарядной. Накануне бабка Катарина закончила перешивать на нее одно из своих платьев, когда-то бывшее выходным. Коричневая юбка, белая вышитая рубашка, корсаж – до сих пор очень непривычной казалась одежда горожанки ей, носившей когда-то корсет и кринолин, а потом – крестьянское платье, просто кусок полотна, сшитый на плечах и по бокам. И чепец тоже новый; закалывая на макушке косу, Вета вздохнула. Ах, если бы зеркало, ну хоть самое маленькое…

Там, на каторге, они с Магдой в таз с водой смотрелись. Если бы можно было взять в крестные сыну Магду и того, большого, Яна… лучшего и желать было нельзя!

– Вета, очнись! – Катарина оглядела ее с ног до головы. – Готова? Бери ребенка…

Всю дорогу до церкви Ян мирно спал. Когда его развернули, чтобы опустить в купель, малыш потянулся, пару раз хныкнул – и пустил крутую прозрачную струю. Вета прикусила губу, чтобы спрятать улыбку.

Все эти первые месяцы Вета жила словно во сне. Мир сузился до размеров детской колыбельки, и все остальное перестало существовать. Там, далеко, шумели бури, началась война, город лихорадило, люди стали замкнутыми и злыми – ее не трогало ничего. Она плавала в своем материнстве, как корабль в тихой заводи, и не было ничего страшнее младенческого плача по ночам, сыпи на щечках, или внезапного кряхтения, или собственного недомогания. Почему-то теперь Вета, никогда в жизни за себя не боявшаяся, стала ужасной трусихой. Прежде не страшившаяся ни болезни, ни смерти, теперь впадала в панику от простуды или болей в животе и чутко прислушивалась к себе при первых признаках хвори.

– Не за себя ты боишься, а за него, – сказала Катарина, когда Вета поделилась с ней своими страхами. – Случись что с тобой, и ему несдобровать. Но ты эту дурь из головы выкинь: ты баба здоровая, молодая, ничего с тобой не случится. – И вздохнула: – Оно конечно, с мужиком-то тебе бы полегче было.

Память о Патрике преследовала Вету день и ночь. Он снился ей, днем она ловила себя на том, что слышит его голос. И маленький Ян действительно с каждым днем все больше становился похож на отца – так, что порой Вете становилось жутко. Улыбка, интонации, движения губ, рисунок ногтей на руках и ногах, наклон головы… волосы, наконец – золотистые, чуть вьющиеся, густые. Только темные глаза – не то от деда, не то от бабки-королевы – смазывали сходство и иногда казались чужими на знакомом лице. В иные минуты мать боялась выйти с ним на улицу – ей казалось, что все вот сейчас узнают, кто этот малыш, и отберут, и убьют его. И тогда она прижимала его к себе так крепко, что малыш недовольно кряхтел, и целовала, и клялась никогда, никуда не отпускать от себя – даже если ради этого придется воевать с целым светом.

* * *

Теперь ему предстояло вести жизнь почти кочевую, почти цыганскую. Не задерживаться на одном месте дольше, чем того требует необходимость. Колесить из конца в конец огромной страны, говорить с людьми, убеждать, уговаривать или обещать. Теперь все зависело только от него самого – да еще от той памяти, которую оставили в стране его отец, дед и все короли рода Дювалей, который Патрик теперь представлял. От того, какими они остались в памяти людской, зависело то, пойдут ли за ним, поверят ли ему, отдадут ли ему свою жизнь и преданность лорды, графы, князья, бароны, мелкопоместные дворяне… да просто люди – то «население», которое учитывалось лишь в официальных документах, все эти Марты, Юханы, Жаны, которых он может и обязан защитить. Защитить от произвола, насилия, бесправия – от всего того, чего так много было в их жизни и о чем он, принц, даже не догадывался – а должен был знать.

Дворяне из партии короля теперь были рассеяны по стране. Из полутора десятков человек лишь двое пока оставались в столице, да еще недавно приехал искать милости у нового короля третий – лорд Нейрел. Требовалось убедить этих людей в том, что он жив и всегда оставался верен отцу. Нужно было сделать так, чтобы в назначенный день и час все они оказались в столице и перед лицом Государственного Совета присягнули ему на верность. Нужно было привлечь на свою сторону не только этих, но и других – как можно больше.

А еще нужна были сила. Сила оружия, как ни печально это было признавать, без которой никогда не обходился ни один государственный переворот. Патрик не собирался устраивать гражданскую войну – ему нужно было лишь обеспечить себе военное превосходство и возможность ареста Густава. Радовало то, что гвардии изменения коснулись меньше всего – на своем месте остался военный министр лорд Диколи. Огорчало, что на своем месте остался лорд Диколи, это могло означать и то, что он предан новому королю, и то, что король не трогает его – пока. Проверять, какая из версий истинна, Патрику почему-то не очень хотелось. Будучи по праву рождения полковником лейб-кирасирского полка, наследный принц многих в гвардии знал лично, но ни в ком не был уверен теперь… да и прошло уже два года. Многое придется выстраивать заново.