Сказка про наследство. Главы 1-9

– Сперва ничего. В комнате сидел. Потом потихоньку выходить начал. На балкон. Стоит, свежим воздухом дышит. Я сплю. Не слежу за ним. И потом – Лешка злится, если подглядываю. Он очень злой был. И молчаливый. Я, дура, его донимала – расспросами, увещеваньями, он сорвется, нагрубит и снова молчок. Его внутри словно корежило… Ой, ну, что такое может быть?

– М-м… Влипли… Ты о кредите голову ломаешь, а Лешку мало что интересует. Закрыл он уже тему с лицеем. И это плохо. Хуже, чем пеня на твои просрочки.

– Что может быть хуже? У меня долг разросся, что скоро квартиру придется продавать. Не дай Бог…

– Ты меня спрашиваешь? Может! Ты Имбрякинскую породу не изучила? Дюша тебе растолковывала! Ум и гордость непомерная – и окончательность, что обжалованию не подлежит. Имбрякин когда помер? – вернее, когда водкой стал себя травить? именно травить. Когда не согласился жить при новом порядке – ломать себя, прогибаться. Был инженером, специалистом, нужным человеком, мужем двух бабенок, отцом стольких детей, а оказался по нынешним меркам отсталым, никчемным совком, нищетой, быдлом. Как ко всем нам относятся власти? как холдинг относится к заводчанам? эта череда исполнительных директоров после Васыра. Они исполняли волю холдинга. И как апогей – Варвара. Она всех работников выгонит за ворота. Вениамин понимал, еще пока вы сказкам верили. Потому и пил. И помер… Ты не замечала, Лешка не выпивает?

– Да ты что?! Из-за того, что отец злоупотреблял, Лешка на дух не переносил всего этого. Ни в каком виде – даже глоток шампанского в день рожденья для него под запретом. Не курил. А после возвращения заметила у него бутылки из-под пива. Наверное, ночью выходил и покупал. Молодежь сейчас пьет пиво. Правда, где он деньги берет?

– А девушка?

– Какая девушка?.. Ах, девушка!.. Не пойму. Я тут однажды проснулась среди ночи. Что-то меня разбудило. Потихоньку вышла из комнаты. Лешка на балконе наклонился вниз, переговаривается с кем-то на улице. И оттуда доносится серебристый смех.

– Ты, конечно, выяснила?

– Уходит он каждую ночь, уже не таясь. Парню гулять надо – тесно ему в квартире. Разговаривать по-прежнему не желает, но настроение более ровное. Не корежит его. А когда Леша за порог, я…

– Ты что?

– Я через минутку бегу к окошку. В темноте меня не видно. А я его вижу – свет от нашего фонаря падает. Часто ждут его. Женская фигура на скамейке. Высокая, красивая. Темные длинные волосы. К свету лицом она не поворачивается – избегает.

– И? Они целуются? Обнимаются?

– Она его целует. Я бы не сказала…

– Ты не говори. А они? наши голубки?

– Они-то как раз больше разговаривают. Странно очень. Не производит Леша впечатление страстно влюбленного…

– Идиота?

– Да… Что? Ах, нет… На свидание не похоже. В разговорах время проводят. Все обсуждают. Он еще нервничать начинает, опять раздражаться, жестикулировать, вскочит со скамейки и бегает вокруг нее. Навроде как на митинге выступает. Или заберется на скамейку, на спинку, а ноги на сиденье поставит, так сидит, словно нахохлившийся воробей… Чего обсуждать-то?.. Девушка рядом сидит, спокойно ему отвечает, иногда смеется, и смех у нее завораживающий, серебристый… А как они поцеловались я только один раз видела – это она поцеловала – обхватила его внезапно и прижала, он оторопел…

– На той скамейке перед нашим домом я с Килькой Кулыйкиным целовалась. Летят годы-то… Ну, хоть она его поцеловала. Молодец! Ты, Ларис, не препятствуй. Пусть парень убедится, что у него помимо головы еще сердце имеется.

– А если?.. Рано ему жениться!

– Захочет жениться – женится. Тебя не спросит!

– А институт как же?

– Чихать на твой институт. Любовь главнее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

*

Наша история продолжается ровно с того момента и с того места, на котором только что прервалась. Итак, двор дома по улице Коммунальной, 8А. Несчастный Федор Цуков, пострадавший физически (ягодицы крепко ныли, синяки появятся позже) и морально (был оскорблен в лучших чувствах) полусидел – полулежал на входе в подъезд Нифонтовых – его ноги выброшены через порог, а верхняя часть туловища задержалась внутри. Федор с ясностью, удивительной в его состоянии раздрая, осознавал, что в Утылве он человек конченный, и не делал попытки приподняться и завершить позорную сцену. Даже испытал нечто вроде мазохистского порыва: смотрите на меня все! пинайте! Нет справедливости, нет благодарности в мире…