– Я сейчас ухожу. Бесполезно связываться с сумасшедшими. Но запомните – я не прощу издевательства. Драться и пинаться не буду. Стрелять тоже. Я воспитанный человек. Но Лариса Имбрякина возвратит заем ДеньДжину со всеми процентами. И с пени за просрочки. А они у нее накопились изрядные. Ни копейки я не уступлю. Согласно закону. Как расплачиваться – ее проблемы. Сынок может пойти работать – ему сил хватает избивать людей, куражиться над ними – вот пусть приложит силы-то. И младшая сестра – роковая красотка. Она пока молода (правда, недолго уж), и я уверен, знает, как красотой воспользоваться. Слишком опытная и слишком наглая. Ворпани на нее напали – ха! так и поверили. Вы, дедушка, тоже подметайте. Участок свой расширьте. Возьмите больше дворов в Кашкуке. Упорство и труд все перетрут. Всем семейством выплаты осилите. Успеха вам!
Эту тираду Федя выговорил с явным удовольствием. Растопыренной пухлой ладонью оперся о зеленую стену, приподнял затекшее тело. Оторвал ладонь – к ней прилипли частицы зеленой краски. Сперва Федя отряхнул руки, затем отряхнул пыль со своих брюк. Подобрал пиджак с пола, накинул на плечи – вид у пиджака совсем плачевный, но прореху на шве сзади на брюках он прикрывал. На Федины манипуляции лицо Мобути дрогнуло в ухмылке. Выходя из подъезда, Федя своим широким корпусом отодвинул старика и, уже очутившись на солнечном тротуаре, повернул голову назад, чтобы последнее слово осталось-таки за ним.
– Главного я не сказал сестрам Нифонтовым. Отнеслись бы ко мне по-человечески, и я бы в ответ… Все над мальчиком своим трясутся, переживают насчет института. Особенно мамаша. А мальчик вырос давно – и что же из него выросло… Даже разумница Ирэн не прозревает. Ждет их неприятнейший сюрприз. Надо следить, с кем мальчик компанию водит – подходящая ли это компания. И добро бы там лишь шуры–муры, поцелуи да амуры – а там тако-ое… За другими замечать, обвинять и насмехаться, когда в твой собственный дом ворпани нору прорыли… Вот время придет, я посмеюсь… Эти ворпани не зря Ирэн на дороге поджидали – и напрасно она думает, что вырвалась. Ага! как же…
– Погоди. Ты о чем?
– О том, что под носом творится. Ну, или под балконом…
– Федя сделал несколько шагов по двору прочь от Нифонтовского дома, когда раздались громкие звуки. Мужской голос – молодой, слегка картавый – произносил в громкоговоритель с веселым напором:
– Раз! Раз-раз-раз! Вас-ис-дас! Слушаем меня! Щас..
– Звуковые волны зависали в стоячем жарком воздухе, искажались треском и гудением.
– Внимание! Состоится митинг! Все на площадь!..
Федя протянул указующий перст в направлении городской площади (в Кашкуке все было недалеко – в пределах пешей прогулки, даже мост переходить не надо) и злобно прошипел.
– Это вот еще! Дурачки! попадутся ворпаням…
После всего случившегося и пережитого Федя мечтал лишь об одном – снова очутиться в Малыхани.
Через время после ухода Феди по двору промелькнула женская фигура – в другую сторону. Жизнь продолжалась.
События уже за два дня взбудоражили городок. Правда, последний день прошел мимо Максима Елгокова, получившего среди тылков прозвище племянник (или даже племянник в красных труселях). Он об этом не знал, а как про его странный сон узнали в Утылве? Ведь ничего такого не было в действительности, и Максим никогда не отличался экстравагантным вкусом, чтобы обогатить свой гардероб красными труселями – тут главное цвет. И уж не отправился бы он в эдаком скандальном виде на прогулку – он, правнук профессора И.П. Елгокова и сын профессора М.Г. Елгокова – авторитетных уральских ученых. Вероятно, что ему все приснилось. Злобный Панька с его палкой, взявшийся ниоткуда – тоже ночной кошмар. Но шея и плечи – куда пришлись удары палкой – болели нещадно. Полученные травмы гораздо серьезней, чем у других пострадавших – чем пустяковые царапины Феди Цукова или даже порезанный нос Тулузы.