Сказка сказок, или Забава для малых ребят

На эти слова старшая дочь, Аннучча, отвечала: «Да что же это такое: или у меня отец умер, что я должна обрезать волосы?» Нора, вторая, сказала: «Я еще и замужем не была, а ты мне, как вдове, хочешь волосы отрезать?» Сапатина, третья, говорит: «Я всегда слышала, что женщине грех надевать штаны». Роза, четвертая, ответила: «Ну вот еще! Ты думал, я соглашусь на то, что и врачи для больных не делают?» Чьянна, пятая, сказала: «Передай этому больному, чтобы лечился и делал себе кровопускания, а я не дам ни одного волоса ради тысячи жил мужчины». Шестая, Лелла, сказала: «Я родилась женщиной, живу женщиной и умру женщиной. И не собираюсь рядиться в фальшивого мужчину, чтоб потерять имя приличной женщины». Только Беллучча, последыш, видя, что отец после каждого ответа сестер глубоко вздыхает и все больше никнет головой, ответила: «Батюшка, если недостаточно будет мне преобразиться в мужчину, чтобы послужить тебе, скажи, и я стану любым животным, хоть самым ничтожным на свете, только бы ты был рад».

— Да будешь ты благословенна, — воскликнул Амбруозо, — ибо вернула меня к жизни взамен той крови, что я дал тебе. Так не будем же терять времени, ибо юлу, чтоб хорошо крутилась, обтачивают на токарном станке.

Обрезав ей волосы, которые были золотыми путами в руках сыщиков Амура, и обрядив в мужское платье, сшитое из лоскутьев, он отвел ее в Ресину, где Бьязилло с сыном, лежавшим в постели, приняли их с величайшей на свете любезностью. После чего Амбруозо вернулся домой, оставив Беллуччу служить больному юноше.

И вскоре Нардуччо, видя, что сквозь бедные лоскутья просвечивает красота ошеломительная, рассматривая ее так и эдак, оттуда и отсюда, сказал себе: «Если у меня на глазах не шоры надеты, клянусь, передо мною женщина. Нежность лица это выдает, голос подтверждает, походка обличает, сердце подсказывает, ибо любовь открывает. И эта женщина пришла сюда в мужской одежде, несомненно, чтобы устроить засаду для моего сердца». Весь с головой уйдя в эти мысли, он впал в великую печаль. Его охватил столь сильный жар, что врачи сочли его состояние близким к смерти.

Его матушка, для которой любовь к сыну была вместо солнца, стала ему говорить: «Сынок милый, светильник моих очей, подпора моей старости! Что с тобой? Мы надеялись, что ты укрепишься здоровьем, а ты теряешь остатки; ждали, что ты расправишь плечи, а ты съеживаешься, будто щетина на углях? Как можешь ты держать в такой скорби мамочку, не желая открыть причину твоего состояния, чтобы мы с отцом могли тебе помочь? Итак, сокровище мое, откройся, скажи ясно, в чем нуждаешься и чего хотел бы, а я позабочусь доставить тебе любое удовольствие этого мира».

Нардуччо, воодушевленный нежными словами матушки, открыл страсть своего сердца, сказав, что уверен, что сын Амбруозо — женщина, и если ее не дадут ему в жены, то он готов с жизнью расстаться.

— Не спеши, — отвечала матушка. — Чтобы остудить твою голову, надо сначала испытать и дознаться в точности, женщина это или все-таки мужчина. Давай отведем твоего друга на конюшню и поручим оседлать самого неспокойного жеребца. Поскольку женщины не так храбры, как мужчины, если мы увидим, что твой друг испугался, значит, это женщина.

Эта мысль понравилась сыну; Беллуччу позвали на конюшню и доверили ей самого неистового коня. И она, уверенно его оседлав, прыгнула в седло со смелостью льва. И сначала так повела его шагом, что любо-дорого было смотреть, потом перешла на рысь — что, глядя на нее, себя позабудешь, пустила по кругу — глазам не поверишь, вскачь понеслась — ум потеряешь, курбеты делала такие — будто сон видишь, а как галопом помчала — заглядишься, что впору из рубашки выскочить. Матушка, посмотрев на все это, говорит Нардуччо: «Брось-ка, сынок, свои выдумки: этот парень сидит на коне лучше самого бывалого гонца у Порта Реале»[330].

Но слова матушки не сбили компаса Нардуччо: он по-прежнему твердил, что его друг, без сомнения, девушка и что в ином его и Скандербег не убедит. Матушка, чтобы избавить сына от этих мыслей, сказала: «Успокойся, дурачок. Устроим еще одно испытание, чтобы ты разобрался, где правда». Принесли в комнату ружье и, позвав Беллуччу, велели зарядить его и выстрелить. И она, взявшись за это ружье, засыпала порох в дуло — и в тот же миг всыпала порошок Дзанни[331] в тело Нардуччо; зажгла фитиль на змейке — и запалила огонь в его сердце; а выстрелив, не только попала точно в мишень, но и пронзила грудь бедного юноши любовным желанием.

Матушка, видя сноровку и проворство, с которым стреляет друг ее сына, сказала: «Выкинь из головы всякие наваждения! Пойми, что женщина не может так делать». Но Нардуччо, стоял на своем, не успокаиваясь, готовый поклясться жизнью, что эта прекрасная роза не имеет бутона внизу. Он говорил матушке: «Поверь, мама, если это чудное дерево, плодоносное дарами Любви, подаст хоть одну фигу[332] этому больному, то он навсегда покажет фигу врачам. Надо любыми средствами доискаться правды, иначе я паду в пропасть; и если не найду протоку для своего желания, то сойду в могилу[333].