Сказка сказок, или Забава для малых ребят

устраиваешь брак: все, что, почем —

согласны оба, и родные, и тотчас

нотариуса кличешь; он для вас,

как принято, контракт напишет брачный[379].

И вот в один прекрасный день

ты входишь в дом, целуешься с невестой;

она разряжена — в шелках и побрякушках,

но ты и сам не промах: ты, как князь,

блистаешь наилучшею одеждой.

Тут музыканты уж гурьбой идут,

тут пир горой да танцы до упаду,

но ты, с удвоенною жаждою награды,

ждешь ночи! Ждешь так, как не ждут

моряк — попутных ветров, писарь — тяжбы,

как не стремится вор к густой толпе,

как не стремится врач к людским болячкам.

И вот приходит ночь:

ночь — вестница несчастья,

что темным трауром не просто так обвита:

твоя свобода, бедный, в ней убита!

Пищит, несчастная, в объятьях у жены…

в голых руках… ей даже цепи не нужны!

Ну, стало быть, пройдут три дня

постельных ласк, лобзаний, комплиментов,

а на четвертый — вот уж душно, как в дыму;

муж задыхается, как от жары, как в бане,

клянет тот день, когда она ему

впервые встретилась, да и ее саму,

причину разочарований!

Бедняжка не успеет рта раскрыть… как: «Вон пошла!» —

схватил за щеки, смотрит исподлобья:

на ложе с ней — двуглавого орла

изображает мрачное подобье[380];

на поцелуй ее — он вздрогнет, как от грома…

И счастье навсегда ушло из дома.

КОЛА ЯКОВО

Женитьба — точно проклятое поле;

я сеял радость ночь одну,

да тыщи дней колючки жну.

ДЖАЛЛАЙСЕ

Но перейдем к отцовской доле.

Смотрите все: он произвел дитя!

Какое счастье, радость-то какая!

Тотчас его засунуть повелит

в перины, средь шелков и ваты,

среди примочек, мазей, и привесит

над колыбелькой кучу ерунды:

вот волчий клык, а вот от сглаза фига,

вот полумесяц, вот коралл, барсучья лапка[381];

подумаешь — не детская, а лавка

восточных безделушек и шафрана!

Наймет ему кормилицу; очей

с него не сводит; люльку теребя,

сюсюкает: «У-тю-тю-тю, ты сей,

плекласный мальсик? Мой! Как я люблю тебя!

Ах, вылитый ты папенька! Агу!

Ах, ладость маменьки!» И вот,

когда отец, открывши рот,

стоит и радостно внимает

сыновним «кака», «баба», «няня»,

ему судьба готовит испытанье,

какого он не ожидает.

Сынок растет, как на навозе сорняки,

цветет и крепнет, что твоя капуста.

Ты в школу шлешь его, бесчисленные дни

слепить глаза премудростями книг;

и вот, когда в твоих мечтах

он без пяти минут эксперт наук,

нежданно увернувшись из-под рук,

он ускользает на опасную дорогу,

с бабенками якшается дрянными,

проводит дни в компании прохвостов,

в каких-то в драках бьет, иль бьют его,

грозит то писарям, то брадобреям…

И так упарит, в пот введет такой —

из дому сгонишь собственной рукой!

Клянешь его, грозишь лишить наследства

или, к казенному прибегнув средству,

поправить искривленный мозг в

 тюрьму отправишь под замок.

КОЛА ЯКОВО

Да разве вправит голову тюрьма

такому, коль дурная голова

кружится, как меняется луна…

Ах если б знать родители могли,

что рос он для галеры иль петли!

ДЖАЛЛАЙСЕ

Так, может, о другом? Давай. Еда —

необходимое для каждого из нас.

Покушать любишь? Но настанет час,

что вкус к ней потеряешь навсегда.

Ты кормишь вдоволь своего Стефано[382]:

грызешь, жуешь, глотаешь, отрыгаешь,

икаешь, снова челюсти вращаешь,

ешь чуть не носом, наполняя щеки всем,

что сладко, кисло, постно или жирно,

как лошадей, в галоп пуская зубы,

обходишь все пирушки и базары;

но не дивись, когда в конце концов

желудок твой охватит несваренье,

ты будешь пуканьем ворон пугать,

яиц несвежих вкусом отрыгать,

и аппетита словно не бывало.

И так от пищи душит отвращенье,

что мясо гнилью кажется тебе,

что рыба вызывает тошноту,

что сладко было, желчью жжет,

любимое вино — навеки враг:

бульону пара ложек — вот

все то, что разрешили доктора.

КОЛА ЯКОВО

Ты истинную правду говоришь.

Есть через меру — верный способ лишь

нажить скорбей немалое число;

от жадной глотки — в человеке всяко зло.

ДЖАЛЛАЙСЕ

Коль ты играешь в карты, в кости, в кегли

иль кием выбиваешь в лузу шар,

бросаешь кубики, передвигаешь шашки,

в том губишь время и душой рискуешь,

теряешь деньги, предаешь друзей,

вполглаза спишь и в полкусочка ешь,

порабощен всегдашней мыслью

об этой пагубной игре,

где двое сговорятся меж собою,

как облапошить третьего, чтоб деньги

напополам между собою разделить.

Когда же ты себя увидишь

обманутым, то потечет

с тебя бессильной злобы пот;

тогда познаешь, что игра —

пожар, поруха для добра.

КОЛА ЯКОВО

Блажен, кто этого далек:

чур, чур меня! Избави Бог

и деньги убивать, и дни!

ДЖАЛЛАЙСЕ

Да только не одни

опасные забавы эти

приносят отвращенья плод,

но и другие, сколько есть на свете:

комедьи, фарсы, акробаты,

и женщина, что скачет на канате,

и та, с мужскою бородой,

и что ногами вышивает,

и кукольники, и ученая коза,

что встать умеет на коньки, —

осточертеют тысячи забав:

шуты, издевки, потасовки, дураки…

КОЛА ЯКОВО

Про это Компар Юнно[383] пел, бывало:

«Нет наслаждений вечных под луной!»

ДЖАЛЛАЙСЕ

Ах, музыка!.. О ней сказать пора настала;

нас музыка пронзает как иглой,

до самых пят проходит, до ногтей

различием напевов и манер,

всех трелей, фуг, каденций и вибраций,

фантазий, контрапунктов, пасскалий,

то грустных, то веселых голосов,

то падающих вниз, то вверх летящих,

то в унисон, то партиями — басом,

фальцетом, тенором, или с усильем