Сказка сказок, или Забава для малых ребят

давя на клавиши, иль раздувая грудь,

со струнами из жил иль из металла[384]…

Но даже красота игры и пенья,

когда не подойдет под настроенье,

упарить может хоть до тошноты,

что кулаком готов ударить ты

по колашьону иль теорбе![385]

КОЛА ЯКОВО

Коль разрывается от скорби

иль от болезни голова,

захочешь слушать ты едва

любые наигрыши и напевы,

хоть Стеллу[386], хоть Джаммакко[387] самого;

все их прекрасные созвучья

тебя, как шабаш ведьминский, замучат!

ДЖАЛЛАЙСЕ

О танцах я уже не говорю:

ты видишь все приемы эти:

«скачки кольцом», «капканы», «козочки», «косули»,

«пробежки» и возвратные шажки:

сначала это манит новизной,

потом удушит, что твой августовский зной;

четыре вариации… тоска;

так опостылеет кружиться и скакать,

что только ждешь, когда уже объявят

«танец свечи» иль «танец с веерами»[388],

чтобы поскорее броситься с ногами,

оттоптанными напрочь, на кровать,

пытаясь головную боль унять.

КОЛА ЯКОВО

Ты прав, теряет время зря,

кто все «катуббы»[389] эти любит:

он, ничего не обретя,

лишь силу, деньги, время губит.

ДЖАЛЛАЙСЕ

А болтовня, а частые пиры,

а все забавы и проказы меж друзей,

попойки и разгул в тавернах,

а деньги, выкинутые на блудниц,

а те веселые дома у Шелковиц[390],

а эти потасовки драчунов,

что площадь обращают кверху дном,

хватаясь то за ржавую железку,

то крышкою от нужника готовы

кому-то засветить по голове!

Нет, молодость не ведает покоя:

тут крутятся мозги, как мотовило,

в груди — как мельница вращается… Но вот

проходит время нашего цветенья,

и кровь уж, как бывало, не кипит,

и нос уже не задран смело,

шпажонка праздная над печкою висит,

тебе до дома лишь и до здоровья дело.

И только багровеешь со стыда

и потом покрываешься, когда

нахлынет память, как был слеп и глух

к тому, в чем истинная радость, в чем печали…

КОЛА ЯКОВО

Огонь в соломе: вспыхнул — и потух,

все сжег и не согрел… Вот так умчались

забавы юности, да и она сама…

ДЖАЛЛАЙСЕ И все ж скажу: нет чувства и ума

в том, кто не ведал прихотей, причуд

и увлечений! Но ведь до упарки,

до смерти, до удушья надоест

глазам любая красота на свете:

 вся роскошь, блеск, картины эти,

спектакли, статуи, беседки и сады,

ноздрям наскучат все благоуханья:

гвоздика, роза, лилия, фиалка,

и амбра с мускусом, и всякие духи,

и даже самый ароматный суп

с поджарочкой… Стоскуется рука,

ощупывая нежное и мягкое, и рот — к

усочки и напитки смаковать,

а уши — слушать новости и сплетни.

И посчитать по пальцам, по числу

всех чувств — что любишь, слышишь, видишь,

однажды все возненавидишь.

КОЛА ЯКОВО

Да то и праведно, чтоб не был

наш ум, всецело созданный для неба,

привязан слишком чувствами к земле!

Поэтому и получаем здесь

корзины горестей, а радостей — щепоть.

ДЖАЛЛАЙСЕ

Но две на свете вещи есть,

что никогда не могут надоесть,

но, укрепляя дух и плоть,

несут покой и утешенье: это —

раз: рассудительность, два: звонкая монета.

Недаром и один поэт из древних

молил Юпитера: «Великий боже,

пошли мне лишь ума и денег!»

КОЛА ЯКОВО

Полторы бочки правды! Даже больше!

Вот — то, что не наскучит ни на миг.

Нужны и соль, и соус[391] в добром блюде.

С деньгами прослывешь велик,

а с мудростью — бессмертен станешь в людях!

Эклога так понравилась слушателям, что они, зачарованные удовольствием, чуть не позабыли про уходящее Солнце. Но оно устало весь день напролет кружиться в канарском танце по залам Неба и, когда звезды выбежали в круг, чтобы начать «танец со свечами», удалилось переменить взмокшую сорочку. Тут только все осмотрелись и, увидев, что уже темно, разошлись по домам, напутствуемые повелением князя явиться утром в обычное время.

Конец третьего дня

День четвертый