Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Наконец, натешившись над ними и решив захлопнуть шашечную доску, она тайно договорилась с одним кавалером высокого звания, что он, подарив ей тысячу дукатов и подобающее платье, сможет прийти к ней ночью и она позволит ему воспользоваться банковским счетом своих чувств. Несчастный воздыхатель, глаза у которого были закрыты повязкой страсти, тут же кинулся собирать нужную сумму и, одолжившись у одного купца, приобрел отрез драгоценной парчи, выделанной с обеих сторон, после чего стал с нетерпением дожидаться часа, когда Солнце поменяется с Луной, чтобы сорвать плод своих вожделений. Когда настала ночь, он тайно вошел в дом Розеллы, где застал ее лежащей на прекрасном ложе, подобно Венере среди цветущего луга, и она, кокетливо изгибая стан, сказала, чтобы он, прежде чем возлечь с ней, поплотнее закрыл дверь.

Кавалер, которому эта услуга показалась вовсе небольшой, чтобы воспользоваться столь прекрасным сокровищем, пошел закрывать дверь; но каждый раз, как он пытался ее закрыть, она снова распахивалась; он толкал, а она упорно открывалась, как будто играя с ним в «сухую крошку»[366], и этим «туда-сюда» он занимался всю ночь напролет — вплоть до часа, когда Солнце засеяло золотыми семенами вспаханное Зарей поле, — споря с проклятой дверью и не в состоянии воспользоваться ключом. А в придачу к этой тяжкой повинности получил хорошую взбучку от Розеллы, обругавшей его несчастным слабаком, который не в состоянии и дверь прижать как надо, а еще вызывается открыть ларец удовольствий Амура. Так что бедняга, осмеянный, смущенный, униженный, с горячей головой и подмороженным хвостом, убрался восвояси.

В следующую ночь Розелла назначила свидание другому знатному барону, попросив и у того тысячу дукатов и другое платье; и он послал выпросить взаймы все серебро и золото, сколько было у евреев, чтобы удовлетворить страсть, которая на высшей точке удовольствия приносит раскаяние, и — когда Ночь, будто стыдливая нищенка, закрыв лицо пелериной, вышла просить милостыню — отправился в дом Розеллы, которая, дожидаясь его в постели, велела ему погасить свечу и тогда прийти к ней на ложе.

Кавалер, сняв с себя плащ и шпагу, стал дуть на свечу; но чем сильнее дул, тем она больше разгоралась, так что его губы работали точно кузнечные мехи. На это дутье ушла целая ночь, и от борьбы со свечой он сам отощал как свечка. И наконец — в час, когда скрывается Ночь, не в силах более смотреть на человеческие безумства — несчастный, всласть угощенный насмешками, ушел со стыдом, как и первый.

На третью ночь перед домом Розеллы явился третий влюбленный, держа в руках еще одну тысячу дукатов, занятых у ростовщика, и еще одно купленное в долг платье; он тихонько проскользнул в дверь и поднялся к ней, но она сказала: «Прежде чем лечь с тобой, хочу расчесать волосы».

— Позволь, я сделаю тебе это сам, — сказал кавалер и попросил ее сесть перед собой и положить голову к нему на колени. И в надежде отведать французской булочки[367], принялся распутывать ей волосы расческой из слоновой кости; но чем больше пытался расплести эти непослушные волосы, тем больше запутывалось дело.

Промучившись всю ночь, он не смог ничего сделать и, вместо того чтобы привести ее голову в порядок, настолько вывел из равновесия свою, что осталось только биться ею об стенку. И — когда Солнце пришло послушать, как птицы выучили заданный им урок, и розгами лучей побило кузнечиков, которые стрекотом мешали занятиям, — кавалер, получив порцию презрения и ругани, что хватило бы на двоих, убрался оттуда, ибо все, чем вожделеют, у него как отморозило.

Но случилось так, что в одном разговоре в прихожей у короля — где режут и шьют, где горе той матушке, чья дочь туда попадет, где без устали работают мехи лести, ткутся холсты обмана, где жмут на клавиши сплетен, где надрезывают дыни, пробуя на неопытность, — этот последний кавалер рассказал все как было и какую над ним учинили насмешку. Второй кавалер ответил ему: «Да что об этом говорить! когда Африка плачет, и Италии смеяться нечего[368]. Ведь и меня продели через то же самое игольное ушко; так что, будем считать, общее горе — наполовину радость». Второму отвечал третий: «Смотрите-ка, все мы одной смолой запачканы и можем по-товарищески пожать друг другу руки, ибо эта обманщица всех нас вывернула наизнанку. Но разве годится молчать, проглотив такую пилюлю? Не такого мы сорта люди, чтобы нас как кур брали да в мешок бросали! Заставим-ка эту шарлатанку расплатиться!»

И они вместе пошли к королю и рассказали все, что с ними случилось. Король велел привести Розеллу и сказал ей: «Где ты выучилась так подшучивать над моими придворными? Не пора ли тебя в полицейский список записывать, мелюзга, потаскушка, оборванка?» Тогда Розелла, не изменив цвета лица, отвечала ему: «Я сделала все это в ответ на несправедливость одного человека из вашего дворца и выше моих сил сполна отплатить за обиду, что я претерпела».